РИММА АРТЕМЬЕВА. Член правления Союза православных граждан Казахстана, член Союза писателей Казахстана, член Союза журналистов РК
Эссе
«Кто говорит, что на войне не страшно
Тот ничего не знает о войне»
Юлия Друнина
Сегодня, когда в мире опять начинает прорастать нацизм, своими ядовитыми ростками, отравляя души тех, кто еще даже не научился любить (жизнь, Родину, близких ...), но так быстро учится ненавидеть. Когда мир предпочитает не помнить слов «Спасибо за жизнь!», которые в 1945 году были главными в адрес СССР и стран, помогавшим победить Великую Отечественную и вторую мировую войну, победить фашизм во всем мире.
Сегодня, когда многие пытаются переписать историю, умаляя значимость подвига народа СССР, приписывая себе заслуги и приоритет этой победы, невозможно вновь и вновь не обращаться к документам, литературе, мемуарам и исповедям, к памяти о Великой Отечественной войне. О войне, которая оставила след в каждой семье когда-то огромной многонациональной страны, в семьях Европы. О войне, которая не только физически уничтожила миллионы людей, но и на многие поколения вперед осиротила миллионы семей, украв у них любовь и поддержку родных, погибших на поле боя.
О войне, по которой наше поколение до сих пор меряет жизнь, поступки, память…
Те, кто прошел и победил эту войну - не любят вспоминать о ней. Только желают всегда, чтобы ужас этот больше никогда и нигде не повторился.
Думаю, что самое страшное, что можно отнять у человека – это отнять память.
Тогда опыт ничему не учит, истина меняет вектор, человеческая жизнь обесценивается.
То, что происходит в мире сейчас, как никогда, подтверждает это...
Мое самое первое, детское знание о войне связано с фильмом «Альпийская баллада» по одноименной повести Василя Быкова. Фильм вышел на широкий экран 1966 году, во времена, когда не было принято раскрывать ту самую «окопную правду», которую встречала в штыки официальная критика. Такие нападки в полной мере пришлось испытать и В. Быкову. Ему доставалось еще и за то, что большинство своих произведений он печатал в «Новом мире» А.Т.Твардовского, журнале, который был главным и постоянным объектом сокрушительных атак ярых противников правды в литературе. Особенно жестоким нападкам подверглись повести Быкова «Мертвым не больно», «Атака с ходу» и «Круглянский мост».
Меня, тогда совсем еще ребенка, потрясло то, как в фильме было рассказано об этой чудовищной войне. В этой истории, казалось бы, личной трагедии Ивана Терешки из Беларуси и Джулии Новелли из Рима не было масштабных сражений, наступления армий, но все время сохранялись напряжение и страх самого автора за жизнь своих героев, которые невольно передавались зрителю...
«Идти, лезть, бежать! Не раскисать, собраться с силами, использовать весь опыт, все способности, перейти главный хребет, найти партизан – югославских, итальянских – все равно каких, только бы встать в строй, взять в руки оружие. В этом видел Иван теперь смысл жизни, наивысшее свое призвание и награду за все страдания и позор, пережитые им за год плена…».
«В эти несколько напряженных минут Иван ожесточенно проклинал тех, по чьей воле он вынужден был пойти на такое дело. Разве он разбойник с большой дороги или грабитель? Зачем ему останавливать этого мирного толстяка, угрожать ему пистолетом и тем более грабить, если б не война, не плен, не бесчеловечные издевательства и унижения, не то, наконец, на что он решился ради своей жизни, ради Джулии, ради этого австрийца тоже?»
Особенно меня удивило, что среди ужаса войны, среди смерти и страха жила красота. Родилась любовь! Свет самопожертвования...
«Казалось, чем-то праздничным, сердечным дышало все среди этих гор и лугов, не верилось даже в опасность, в плен и возможную погоню и почему-то думалось: не приснился ли ему весь минувший кошмар с эсэсманами, со смертью, смрадом крематориев, ненавистным лаем овчарок? А если все это было на самом деле, то как рядом с ним могла существовать на земле эта первозданная благодать - какая сила жизни сберегла ее чистоту от преступного безумия людей? Но то отвратительное, к сожалению, не приснилось, оно не было призраком - их разрисованная полосами одежда ежеминутно напоминала о том, что было и от чего они окончательно ещё не избавились…».
«От тишины он давно отвык, она пугала; не понимая, где он, Иван рванулся с земли, широко раскрыл покрасневшие после сна глаза и радостно удивился невиданной, почти сказочной красоте вокруг.
Огромный луговой склон в каком-то непостижимом солнечном блеске безмятежно сиял широким разливом альпийских маков.
Крупные, лопушистые, не топтанные ногой человека цветы, взращенные великой щедростью матери-природы, миллионами красных бутонов переливались на слабом ветру, раздольно устремляясь вниз, на самый край горного луга».
«Как все запуталось, переплелось на этом свете! Неизвестно только, кто перемешал все это - люди или дьявол, иначе как бы случилось такое - в плену, в двух шагах от смерти, с чужой незнакомой девушкой, явившейся из совершенно другого мира и так неожиданно оказавшейся самой дорогой и значительной из всех, кто когда-нибудь встречался на его пути…».
И, несмотря на гибель главного героя, оставалась не только надежда, но и торжество будущего – вершина этой любви – рождение ребенка. Продолжение жизни, памяти.
Эта откровенная, пугающая правда о войне, искажающей души, поступки людей, словно кричала: «Нет – войне!»… Нельзя больше никогда допустить такого!…
Значительно позже, когда я познакомилась с потрясающей по своей пронзительности и глубине прозой Народного писателя Белоруссии, писателя-фронтовика Василя Быкова, я испытала потрясение и от уникальной силы его художественного слова. От его умения восхищаться и восхищать читателя героизмом, силой духа человека.
«Конечно, вы не забыли то страшное время в мире – черную ночь человечества, когда с отчаянием в сердцах тысячами умирали люди. Одни, уходя из жизни, принимали смерть как благословенное освобождение от мук, уготованных им фашизмом, – это давало им силы достойно встретить финал и не погрешить перед своей совестью. Другие же в героическом единоборстве сами ставили смерть на колени, являя человечеству высокий образец мужества, и погибали, удивляя даже врагов, которые, побеждая, не чувствовали удовлетворения – столь относительной была их победа». («Альпийская баллада») .
«Да, физические способности человека ограничены в своих возможностях, но кто определит возможности его духа? Кто измерит степень отваги в бою, бесстрашие и твердость перед лицом врага, когда человек, начисто лишенный всяких возможностей, оказывается способным на сокрушающий взрыв бесстрашия?» ("Сотников")
В русской литературе о войне с фашистской Германией преобладали толстовские традиции, на которые опирался и В.Быков, но обращение к опыту Ф.М.Достоевского, стало в его творчестве не менее значимым. Прежде всего, это проявилось в постановке главных вопросов человеческого бытия, нравственного выбора. Поэтому партизанской войне в своем творчестве Василь Быков уделял особое внимание. Сам писатель объяснял это тем, что проблема выбора, к которой приковано его внимание, в партизанской войне стояла острее и беспощаднее, причины человеческих поступков были сложнее, судьбы людей трагичнее, чем в регулярной армии, вообще трагическое проявилось здесь во всю свою страшную силу.
Его повести-притчи, носящие нравственно-философский характер открыли в литературе новый этап художественного осмысления трагических событий войны. Повесть «Третья ракета», переведенная на русский язык, поставила Василя Быкова в первый ряд писателей фронтового поколения (тех, кто были на войне солдатами и офицерами переднего края) или, как писали тогда, «лейтенантской литературы», ставшей заметным явлением духовной жизни 1960-х годов.
В аннотации к книге Василя Быкова «Альпийская баллада. Мертвым не больно. Карьер»: Эксмо, 2009, читаем: «Пройдя сквозь ад Великой Отечественной войны, прослужив в послевоенной армии, написав полсотни произведений, жестких, искренних и беспощадных, Василь Быков до самой своей смерти оставался «совестью» не только Белоруссии, но и каждого отдельного человека вне его национальной принадлежности».
Обращаясь к исповедальной литературе о Великой Отечественной войне не возможно не вспомнить одно очень популярное в середине шестидесятых годов прошлого века стихотворение «ЭТА РОТА ». Авторство его приписывали Александру Галичу, Булату Окуджаве, Владимиру Высоцкому, Юрию Висбору, Юрию Михайлику, Вадиму Серому…
Людмила Варшавская – известный казахстанский журналист и публицист в чемодане со стихами, который завещал ей бывший муж – знаменитый поэт Лев Щеглов, обнаружила текст этого стихотворения. Но, к сожалению, и эта находка не помогла установить автора.
ЭТА РОТА
Эта рота, эта рота, эта рота…
Кто привел ее сюда, кто положил ее на снег?
Эта рота, эта рота, эта рота…
Не проснется, не проснется, не проснется по весне.
Снег растает, снег растает, снег растает,
Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут,
Но не встанет эта рота, нет, не встанет,
Командиры эту роту никуда не поведут.
Лежат все двести глазницами в рассвет,
А им всем вместе четыре тысячи лет.
Эта рота наступала по болотам,
А потом ей приказали, и она ушла назад.
В 41-м эту роту по ошибке
Расстрелял из пулемета заградительный отряд.
И покуда эта рота умирала,
Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу,
Пожурили молодого генерала,
И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу
.
Лежат все двести глазницами в рассвет,
А им всем вместе четыре тысячи лет.
Генералы все долги давно отдали,
И медали понадели и на пенсии давно.
Генералы мирно пишут мемуары,
И не вспомнит, нет, не вспомнит эту роту уж никто.
И лежат они забытые, повзводно -
С лейтенантами в строю и капитаном во главе
И лежат они подснежно и подледно,
И подснежники растут у старшины на рукаве.
Лежат все двести глазницами в рассвет,
А им всем вместе четыре тысячи лет.
И не удивительно. Автора такой леденящей душу «негероизированной» правды, в те времена, ждали большие неприятности. А стихотворение, исполняемое бардами, как песня, все же стало достоянием многих.
Размышляя об исповедальных произведениях «лейтенантской литературы», с обжигающей прямотой открывающих миру, порой, горькую правду, невозможно не прикоснуться к творчеству Народного писателя Казахстана Мориса Симашко (Шамиса), которого с полным правом можно назвать «совестью поколения». Он стал первым писателем из Казахстана, чьи повести в середине пятидесятых годов 20 века были опубликованы в журнале «Новый мир» Александра Твардовского . М.Симашко был его единомышленником, единоверцем, до конца стоявшем на его защите.
Морис Давидович - человек, перу которого были подвластны тайны истории седого Востока и не только, изысканно отраженные им на современность, во время Великой Отечественной войны какое-то время служил в штрафном батальоне. Военная юность и пора возмужания в запредельных условиях фронта приобщили Мориса Симашко к живой истории, сделав его ее действующим лицом. Все виденное и пережитое им, касалось как глубин отдельной человеческой души, так и масштабности событий, к которым стал причастен, едва ли, не весь мир.
Первый в советской литературе, вспоминая о товарищах по военно-авиационной школе, Морис Симашко рассказал о щтрафбате и заград отрядах в своей автобиографической повести «Гу-га». Об этом и о молодости поколения двадцатых годов, о его жизни во время войны в тылу и в античеловеческих условиях на фронте. Опубликована она была в журнале «Дружба народов» № 8 за 1987 год. Через три года повесть экранизировали в двухсерийном фильме «Гу-га» на Одесской киностудии, который, как писал сам М.Симашко «вот уже почти четверть века крутят по московским каналам 9 мая или 22 июня».
Повесть «Гу-га» появилась через полгода после случайной встречи писателя в Алма-Ате с другом по Военно-Авиационной школе пилотов – Сапаром Усмановым, который и предложил Морису рассказать об авиашколе. Опубликовали ее только через пять лет. С посвящением «Моим товарищам из 11-й Военно-авиационной школы пилотов».
Главный герой повести - парнишка-одессит Борис Тираспольский, провинившийся в летном училище и посланный под пули «искупать вину», во многом похож на самого автора.
«О многом мы не знали... О том, как штабисты-выдвиженцы свои тактические ошибки заливали кровью штрафников. Как подстегивали обреченных людей стоявшие в леске за передовой заград отряды. Как страшно жили и умирали воинские формирования из заключенных, проштрафившихся солдат регулярных частей и пацанов-лейтенантов, отосланных на фронт за мальчишеские провинности».
Но не описание фронтовых кошмаров было задачей автора повести «Гу-га». Посвящая ее своим товарищам по военно-авиационной школе пилотов, он делает акцент на лучшие патриотические качества тех, кто оказался вместе с ним в штрафном батальоне, – бесстрашие, человечность, чувство братства и справедливости.
В СССР долгие годы было запрещено писать что-либо о штрафных батальонах и заградительных отрядах, существовавших во время Великой Отечественной войны (1941-1945). Штрафбаты формировались из лиц, нарушивших законы военного времени. Туда попадали по суду (трибуналу) или по приказу. В первом случае месячное пребывание в штрафной засчитывалось как пятилетний лагерный срок, а двухмесячное – как десятилетний. Солдатами-штрафниками по приказу становились обычно военнослужащие, в том числе, и курсанты военных училищ. Свой месячный срок они получали за разные провинности: ссору с начальством, мелкие кражи, продажу казенного имущества и уход в самоволку больше суток.
Штрафников обычно направляли на передовую линию фронта, туда, где шли длительные бои с большими потерями людей. За штрафниками шли заградительные отряды, которые стреляли в них при малейшей, иногда ложной, попытке к бегству. О заградотрядовцах в повести «Гу-га» написано скупо, отдельными фразами: «… Эти в суконных гимнастерках. На нас они как-то не обращают внимания, будто нет нас совсем». Тех, кто был одет «в суконные гимнастерки» штрафбатовцы называли «кацо». Это слово удивляло героя повести и обижало однополчан грузин.
Оставшиеся в живых солдаты – бывшие военнослужащие, после месячного пребывания в штрафной, возвращались в свои части и училища. В личных делах этот момент биографии в дальнейшем не указывался, ведь судебных процессов не было. Считалось, что они искупили свою вину кровью. Поэтому и М. Симашко до публикации повести о своем пребывании в штрафроте никогда не упоминал.
Раскрывая необычность названия повести - «Гу-га», автор объясняет, что это слова припева одной блатной одесской песни: «Ее пели всегда без женщин, пьяно перемигиваясь, грузчики в порту, матросы с дубков, старые уже биндюжники с воловьими глазами». С припевом этой песни вместо «Ура!» штрафники, поднимались в атаку. Отступать было некуда – следом шли заградотряды. Немцы об этом знали и панически боялись солдат, обреченно и страшно кричавших «гу-га, гу-га, гу-га!».
Боевые будни и схватки перекликаются в повести с воспоминаниями главного героя, попавшего в штрафники из-за любви к замужней женщине Тамаре.
«На фронт отправились эшелоном – заняли два красных товарных вагона. В них нары в два этажа и дверь так задвинута, что не могла открыться шире, чем для одного человека. В каждом вагоне сержант с автоматом и часовой. Когда вагон приблизился к Белорусскому фронту, стало холодно и сыро, пошел дождь. Через дверную щель видны были печные трубы без домов. Это все, что осталось от разрушенных немцами деревень.
«Рота, находившаяся здесь до них, сдавала позиции. Один из ее бойцов сообщил, что вокруг – болото. Оно все заминировано. И тут Борис ощутил запах «странно удушливый, ни с чем несравнимый». Он исходил от поля, на которое указывал солдат».
«Липкая безжизненная плотность вдруг придвигается к лицу. Холод от нее ровный, устраняющий все, даже страх. Далеко-далеко, внутри где-то держится остаток тепла. Так далеко это, как будто в другом мире, какие-то немыслимые расстояния. Если не двигаться, то все-все станет одинаково холодным, спокойным…
Удары горячего металла, чуть сотрясающие холодный пласт. Равномерные, дырявящие землю – ближе, ближе, вот уже у самой головы. Слышно, как вязнет металл, остывая. Эта особенная чуткость не от сознания, а от той капли тепла, которая заставила только что опустить голову. И подступающий к горлу теплый комок отвращения. Все тот же мертвый запах от этой земли».
Потом этот необычный гнилостный запах, с которым нельзя смириться, будет преследовать на фронте героя повести. Он забывал о нем лишь во сне и во время боя. Позже ему объяснят, что так пахнет торф, пропитанный человеческой кровью. Бои в этом месте шли в течение года. Для многих бойцов это болото стало последним пристанищем.
Так описывает автор мучительное пребывание в сыром, холодном, мелком окопе.
«В этом месте нельзя было рыть глубже – проступала черная, ледяная вода. Окопы были старыми и приняли очертания лежавших в них людей. Когда появлялась необходимость оправиться, казалось, что если сдвинешься с места, то из тела уйдет остаток тепла. Борис справлял нужду метра три позади окопа, стоя на коленях. Днем это приходилось делать лежа на боку, вовсе не отползая. Немцы из засады стреляли на каждый шорох и сразу выпускали ракеты. Над штрафниками летали также пули, выпускаемые со стороны заградроты. Если возьмут чуть ниже, то со спины солдаты открыты. Когда стрельба стихала, из окопа можно было расслышать немецкую речь. Размеренные голоса врагов вызывали злобу, желание подняться в рост, пойти к ним и стрелять, стрелять…Усилием воли Борис удерживал себя. Другим это не всегда удавалось – они поднимались во весь рост и их убивали, либо немцы, либо заградотрядовцы. В какой-то момент Борису показалось, что он умер. Стало страшно».
«… Пробираюсь по кочкам, упираясь в них автоматом, и за мной другие. Мы идем в болоте один за другим, перешагивая через мертвых, мимо перевернутой вагонетки, штабелей торфа, воронок и окопов. Какой-то черный туман у меня в глазах, и, кажется, что сейчас упаду и останусь здесь такой же недвижный и холодный, как и те, мимо которых мы идем.
Сапоги мои хлюпают в воде. Я вдруг задерживаюсь и смотрю себе под ноги. Вода эта красная, и какая-то догадка мелькает в голове. Слева и справа лежат убитые. Вспоминаю, как кто-то говорил, что не меньше, чем дивизию, положили уже в этом болоте. Так вот откуда этот тошнотворный, совершенно невыносимый, тленом отдающий запах! Торф пропитывается кровью, а она всегда остается в нем, не делается прахом…»
Болото, будто гигантская яма в земле, километра полтора шириной и в длину километра два, нашпигованное гниющими телами убитых, полтора года непреодолимым препятствием торчит на пути красноармейских частей. Цель штрафбата – преодолеть его и выбить немцев с хорошо укрепленной дзотами высоты. Две недели проводят в этом окаянном месте штрафники до начала победной атаки. И ведомые повествованием автора, мы вживаемся в эту жуткую, не приспособленную для жизни обстановку, проникаемся судьбой каждого из героев и ощущаем, как и все они, что дни, часы, секунды имеют здесь совсем другое измерение, нежели в тылу и тем более в мирной жизни. За это время погибло двадцать солдат: на минном поле, от случайного огня, а двое – от пуль заградотряда».
И все же, наивысшей точкой этого повествования становится победа!
А для выжившего Бориса Тираспольского – возвращение в небо…
После того, как повесть была написана, Морис Давидович сказал: «В этом произведении ничего не придумано, все – правда. Но это только небольшая частица страшной войны. Если о ней писать больше, художественного произведения не получится».
