Ольга Ходаковская, кандидат философских наук, зав. архивом Санкт-Петербургской епархии (Санкт-Петербург)
1.
Русская Православная Церковь пришла на земли Казахстана вместе с присоединением их к России. Историческая география ее территорий внушительна. На северо-западе современного Казахстана первые церкви относились к Оренбургской епархии. Северо-восточная часть современного Казахстана входила в состав Степного края, церковная жизнь которого с 1620 года управлялась епархией, носившей наименование «Сибирская и Тобольская», а с 1832 года выделившаяся из нее часть территории перешла под омофор епископа Томского. В 1895 году из двух вышеозначенных епархий выделилась Омская епархия, в которой в 1911 году возникло Семипалатинское викариатство – в Семипалатинске обосновался свой епископ, подчинявшийся Омскому преосвященному. В свою очередь юг Казахстана (это была Семиреченская область) в 1871 году вошел в учрежденную тогда Туркестанскую епархию. К тому времени в области насчитывалось 14 православных приходов. В 23 декабря 1916 года в Семиречье было учреждено викариатство – особая Семиреченская епархия, подчинённая Туркестанской. Число православных приходов уже превышало сотню. Не должны быть забыты и церкви, которые относились к военному ведомству.
Духовенство внесло значительный вклад в жизнь русского языка на этой обширной территории. Церковная проповедь не позволила русским, жившим здесь почти триста лет, а вместе с ними новым переселенцам, потянувшимся в середине XIX века на ее юг, потерять духовные и нравственные ориентиры. В их среде она поддерживала язык духовных ценностей. Исповедь священнику была школой практического владения словом духовно-нравствственного содержания. Самое, быть может важное, язык Церкви объединял все сословия России в единый народ. Молитвенные песнопения были одинаково дороги хижинам и дворцам Русского Туркестана. Такие как «Царице моя преблагая», «Под твою милость прибегаем», «О всепетая Мати», тропари и кондаки к двунадесятым праздникам и сейчас приносят русской душе неизъяснимую радость и успокоение.
К первым литературным памятникам Туркестанской церкви нужно отнести воспоминания протоиерея Михаила Путинцева о преосвященном Софонии (Сокольском, 1800-1877) − первом туркестанском епископе. Михаил Путинцев происходил из офицерской среды. Как указано в его послужном списке: был из «штаб-офицерских детей», родом из Тобольской губернии, - тех мест, которые входят теперь в области северного Казахстана. Учился в Сибирском кадетском корпусе. Кстати, вместе с Чоканом Валихановым. Был офицером 6-го конного полка Сибирского казачьего войска. По собственному желанию уволился из военного звания и поступил в духовное. Священником Путинцев стал по призванию. Поэтому и направление у него было из самых ответственных в церковном служении: миссионер среди калмыков и дунган в Кульдже, затем в Оренбургских степях. Долгими вечерами в молодом тогда городе Верном священник Путинцев побуждал старого владыку Софонию рассказывать о себе и о своём времени.
2
В одной дореволюционной книжке я нашла замечание об особенности людей Русского Туркестана. Наших с вами предшественников. Внутри образованной его части сложились почти родственные отношения. Моменты сердечности в общении туркестанцев бросались в глаза. Не редкостью были, «интеллигентные семьи, отличавшиеся искренней религиозностью, неподдельным радушием, гостеприимством, отзывчивостью на всё истинно человеческое − словом, всеми теми качествами, которые в «превосходной степени» были присущи туркестанцам старого времени и благодаря которым в этих семьях всегда можно, как говорится, душой отдохнуть». Так писал знавший Туркестан не понаслышке священник В.А.Яковлев. Благодаря открытости и сердечности, туркестанцы были прекрасными собеседниками, располагали в общении к исповедальной искренности. Услышанное воспринималось Путинцевым так живо и личностно, что результатом этих вечеров стали обширные записки. Редкий памятник этот − свидетель русского языка, звучавшего здесь 140 лет тому назад. Записки были напечатаны на 7-ую годовщину смерти преосвященного Софонии в 1884 году в российском журнале «Душеполезное Чтение».
Вообще, обращение к истории, уважение к трудам предшественников − показатель общей культуры, в том числе и в Церкви. Духовенство Семиречья оставило замечательную церковно-историческую публицистику. Летописцем церковной жизни был только что цитированный священник В.А. Яковлев, написавший очерки «Из церковной жизни Туркестана». Они были изданы в городе Верном в 1902 году. Нужно вспомнить другого автора подобного плана – священника Михаила Колобова − человека ярко выраженных литературных дарований. Он писал много, иногда у него происходил сбой в излишнее многословие. Здесь, в Алма-Ате, в Национальной библиотеке хранится его книжка, изданная в 1905 г. в г. Верном «Иссык-Кульский монастырь и его окрестности». Здесь собраны богатейшие сведения по флоре и фауне Пржевальского уезда, истории Иссык-Кульской долины, освоении этих мест переселенцами, первых православных храмах и их служителях, становлении мужского монастыря на берегу Иссык-Куля с 1881 по 1904 год. По документам и воспоминаниям старожилов Колобов воссоздаёт портреты епископов, подолгу живших в летнее время на Иссык-Куле. Через пять лет, в 1909 году, этот же священник составил по свежим следам подробнейшую историю возникновения Верненского женского Серафимо-Иверского монастыря.
Ещё одним блестящим историком-публицистом из числа казахстанского духовенства предреволюционных лет был настоятель Больше-Алматинской станичной церкви, иначе Казачьего собора, благочинный градо-верненских церквей в 10-е годы XX века протоиерей Владимир Антонов. Он составил основательную «Историю Большестаничной церкви». Священник собирал воспоминания старожилов, использовал документы из архива. Работа была напечатана в нескольких номерах ежемесячного журнала туркестанской епархии.
Протоиерей Михаил Колобов стал первым редактором журнала «Туркестанские Епархиальные ведомости», который начал издаваться в г. Верном с конца 1906 года. Журнал печатался в типографии Войскового правления и выходил регулярно по июнь 1918 года включительно. Периодические издания с названием «Епархиальные Ведомости» имелись практически во всех епархиях России. Состояли они из двух частей: «Официальной» и «Не официальной». Если в первой части печатались высочайшие указы, распоряжения архиерея, сведения о перемещениях духовенства, наградах, и назначениях, то неофициальная часть давала место проповеди, докладам, беседам, публицистике, зарисовкам и корреспонденциям. Эти серенькие невзрачные тетрадочки – подлинное наследие русского языка в Казахстане. Журнал сохранил образцы интонации и лексики не только образованного духовного сословия, но и так называемого простого верующего народа.
В этом можно убедиться, обратившись к одному материалу. Это «слезница» крестьян переселенцев. Такие владыка Димитрий, епископ Туркестанский, в начале 20 века получал во множестве: «Тяжело нашему сердцу было жить без храма, ещё тяжелее было разговляться в Светлое Воскресение неосвященным хлебом. И вот собрали мы свои последние гроши и выстроили молитвенный дом. Но всё же не исцелили мы своей тоски. Умилосердись над нами, Владыко, пошли нам служителя апостольского. Как нам жить без Божественной литургии, как нам жить без наставника нашей жизни!? Горько, очень горько жить так православному человеку, но ещё в сто раз горше умирать. Умирать как бессловесному созданию, без Святого Причащения! Пожалей наши души, Владыко, не дай нам умереть без покаяния, назначь нам пастыря! А мы будем любить его, будем сохранять его, как отца родного!»
Другой факт из того же журнала. В немыслимой с точки зрения российского обывателя глуши в приходе селения Ивановское, стоявшего на торговой дороге в китайский Чугучак, в 1909 г. поднялся деревянный храм во имя Казанской иконы Божией Матери, который мог стать украшением русского уездного города. О нём писал для журнала псаломщик церкви Дмухановский. «Жители, – указывается в корреспонденции, – наставленные местными священниками в православном вероучении, могли толково объяснить, что, по своему характеру, христианство не знает различия ни племени, ни пола, и объемлет собой всё человечество, отдавали словесный отчёт в веровании в бытие Бога и бессмертие души, т.е. в бесконечное и сознательное существование её по смерти тела».
Духовенство, перебиравшееся из России на обширные азиатские пространства, представляли люди особого склада. Переезжали способные на поступок, на решительный жизненный шаг. Их географические представления не ограничивались пределами родной губернии в европейской России. Они не сомневались в том, что здесь на китайской границе, встретят интересных собеседников, и их отыщет почта с журналами «Нива», «Вокруг света», «Христианское чтение». Она действительно приходила бесперебойно от одного казачьего пикета к другому, от одной почтовой станции к другой… Они и сами были активными корреспондентами «Туркестанских Епархиальных Ведомостей». Среди них стоит назвать священника Евстафия Малаховского. Беспокойство характера влекло его с места на место. Из Верного он попросился в новый приход в выселок Карагалинский Лепсинского уезда, оттуда − на Иссык-Куль, в село Покровское, под конец служил в станице Иссыкской Верненского уезда. Он чудом остался жив во время киргизского восстания 1916 г. Но именно ему было суждено стать первомучеником Семиречья в 1918 году в начале гражданской войны. Рассказывают, его просили вразумить воюющие стороны словом, но раздался шальной выстрел, от которого потом отказывались и белые, и красные. Отец Евстафий Малаховский имел литературно дарование. Написанное им – это бытописание жизни священника на переселенческом приходе и одновременно дневниковая исповедальность. В светской газете «Областные Семиреченские Ведомости» нашёлся большой по объёму рассказ этого священника о событиях в селе Покровском Иссык-Кульского уезда в августе 1916 года. Как оставшиеся в живых жители молились в церкви, а потом, сняв особо почитаемые иконы, выехали в полной тишине по ночной дороге к Пржевальску. По соседним горам метались огни бандитских шаек, началась погоня… Есть у него и рассказ о том, как по молитвам о. Иоанна Кронштадтского в далёком Кронштадте, к которому втайне от самого о. Евстафия обратились его родные, он избавился от порока алкоголизма – этого бича русской провинциальной жизни.
Дореволюционные алма-атинские священники оставили в журнале описания последствий землетрясения в декабре 1910 года. Отцы Антонов, Тихомиров, Микулин, Скальский с живыми подробностями рассказывали, что же происходило в те дни, что было с людьми, как пострадали дома и церкви. Хотелось бы обратиться к краеведам и тем, кто занимается церковной историей. Будем с уважением относиться к авторам этих текстов, не будем забирать их в свои писания целыми страницами, не обозначая цитат и не делая точных ссылок.
После закрытия «Туркестанских Епархиальных Ведомостей» никаких периодических церковных изданий, да и вообще церковных изданий в Казахстане не имелось. Только в 1993 году на Пасху вышел первый номер «Света Православия в Казахстане» − газеты Алма-Атинской и Семипалатинской епархии. Её редактором я являлась с начала и до 1997 года. Мне казалось тогда, что я стою перед плугом, который бросили 80 лет назад на пашне. Он врос в землю, заржавел, но теперь требуется во что бы то ни стало выдернуть его из окаменелой почвы и привести в дело. В связи с этим, хотелось бы рассказать о замечательном моменте. Однажды был сделан очередной материал. Я поместила выдержки из статьи упоминавшегося выше о. Михаила Колобова на тему «О порнографии». К ней написала комментарий. Меня нашёл редактор казахскоязычной газеты «Анна тiлi» и просил разрешения перепечатать её. (№25, 1998 год). Газета, издававшаяся на казахском языке, сочла материал настолько важным, что опубликовала его на русском языке. Так слово о. Михаила из забытого церковного издания послужило современности.
2.
Если на первых порах духовенство Семиречья подчинялось томскому епископу, то в 1871 году город Верный стал кафедральным городом. Здесь до 1919 года находился Архиерейский Дом, годами складывалась его библиотека. Пока мы можем лишь косвенно судить о ценности этой библиотеки. После гибели последнего хозяина епископа Семиреченского и Верненского Пимена, последовавшей осенью 1918 года, в доме оставался настоятель Иссык-Кульского монастыря архимандрит Иринарх (Шемановский). Будучи к тому времени свежим членом партии большевиков и членом редколлегии «Вестника Семиреченского Трудового народа» о. Иринарх поместил в упомянутой газете заметку, в которой сделал беглый обзор библиотеки и назвал её народным достоянием, которое необходимо сберечь. Известно только, что уже в 1919 году в Архиерейском доме был организован детский дом им. Александры Коллонтай. По всей видимости, библиотека в какой-то своей части попала в городскую публичную библиотеку г. Верного; ныне это часть Национальной библиотеки Республики Казахстан. Я могу судить о судьбе архиерейской библиотеки косвенным образом. Так, Туркестанский епископ Александр Кульчицкий, бывший прежде сотрудником Пекинской духовной миссии, получал по почте научные труды этой миссии. В перечне книг редкого фонда по духовно-православной тематике, а он, кстати сказать, немалый, действительно, есть очень редкое издание трудов Пекинской духовной миссии, 14-й выпуск.
Вообще, в каталоге Национальной библиотеки значатся редкие издания Церкви. Например, «Камень веры Православной церкви» Стефана Яворского, московское издание 1728 года. Стихи духовные с нотами XVII в. Проповеди и наставления епископов Оренбургского Августина, издания 1807 года, Тульского Амвросия 1805 года. Редкое издание иеромонаха Вениамина, будущего митрополита Петроградского, казнённого в 1922 году по делу о церковных ценностях. Это − изданная в 1901 году книжка о преосвященном Аркадии, епископе Олонецком. Есть полное издание 1839 года «Истории философии» архимандрита Гавриила, преподавателя Казанской духовной академии. Имя это вошло в учебники по истории русской философии. Наставления, проповеди, труды святых отцов Церкви, все они − издания 18 века. Описание и история этих книг, пути их в Казахстан – тема для увлекательного исследования.
Библиотека русских духовных изданий до советской власти имелась и в Вознесенском кафедральном соборе. Неизвестно насколько полно, но хранится она в Музее истории Республики Казахстан. На книгах мне запомнились наклеенные ярлычки с указанием: «Библиотека туркестанского кафедрального собора». Не страшно, что книги принадлежат государству. Плохо, что книги не включены в культурную и научно-церковную жизнь.
3.
Уничтожая в эпоху церковных гонений атрибуты культа: церкви, иконы и богослужебные книги, государственная атеистическая установка была бессильна перед языковой памятью. Язык хранил свое религиозное прошлое в поговорках, песнях, топонимике населённых мест. Не было церквей, но продолжали свою жизнь Покровки, в напоминание о церкви Покрова Божией Матери, Дмитровки, потому что стоял в селе храм во имя Димитрия Солунского. Проезжая село Александровское, можно было с уверенностью спросить у старожила:
− Где тут у вас стоял храм св. Александра Невского?
Показывали с радостью. Возле Алма-Аты вдоль дороги на Медео тянулась Крестовая гора. Она пронесла это название сквозь сокрушительный для всего церковного 20-й век и осталась Крестовой. Откуда это название? Гора эта не похожа на крест, скорее, напоминает протяженную куртину. В 80-е годы 19 века у слияния двух горных речек Алматинки и Бутаковки у генерала Михайловского был приобретён домик для архиерейской дачи. На этой вот горе по соседству с домиком епископ Туркестанский Неофит (Неводчиков), поставил 7-ми метровый крест (в память того, на котором был распят Спаситель). Будучи поэтом и созерцателем по натуре, он летними вечерами поднимался к Кресту и оставался надолго один. Двадцать лет назад ещё видны были следы основания этого креста.
Наконец, ещё пример. В середине 90-х годов в петербургской библиотеке, листая всё те же «Туркестанские Епархиальные Ведомости» , я наткнулась на интересную хронику. Где-то под Талгаром в степи находился Святой источник, к которому до революции ежегодно в 9-ое воскресение по Пасхе из г. Верного совершался 40-километровый крестный ход. При епископе Туркестанском Димитрие (Абашидзе), в 1909 году, над родником была возведена церковка во имя иконы Живоносный источник. Ключ бил внутри церкви. Во время богослужения он покрывался деревянным настилом. До 700 телег собиралось здесь, когда начиналось праздничное богослужение. Для паломников даже ставились юрты. В 1916 году епископ туркестанский Иннокентий сказал: «Если усердие Ваше останется таким же, стоять здесь, на этом месте, храму великому, а не этой маленькой церкви» В 20- веке всё исчезло, будто в одночасье было накрыто шапкой невидимкой. Ни церкви, ни купален, ни служебных построек Иверского женского монастыря. Помнится, мы блуждали по степи в поисках родника. Спросили работавшего на поле человека.
− Святой родник? – переспросил он, ничуть не удивляясь. Конечно, знаю. И показал нам, куда проехать. Название «Святой родник» осталось, хотя за 80 лет в печати его нигде не упоминали.
4.
В Алма-Ате, в северной части парка им. 28-ми гвардецев-панфиловцев, где ныне стоит ресторан «Нива», находился самый большой зал старой Алма-Аты, принадлежавший Епархиальному Дому им. Николая Второго. Архитектор Зенков построил его в 1907 году по просьбе епископа Туркестанского Димитрия (Абашидзе) для публичных просветительских бесед. На протяжении десяти лет по воскресным дням здесь звучало устное слово бесед на духовные темы. Среди выступавших были выпускники российских духовных академий, служивших в г. Верном по линии министерства народного образования: инспектор народных школ Брызгалов, начальник учительской семинарии Светлов. Звучало церковно-просветителькое слово. Мы можем судить о нём лишь косвенно. И тогда и теперь духовная беседа и церковная проповедь – это особый живой родник русского слова.
Значение православной проповеди для русского языка в Казахстане огромно. Как «свете тихий» она пришла и встала перед изумленным взором интеллигенции Казахстана у наше время, в начале 90-х годов XX века. Откровением для многих тогда было проповедническое слово памятного в Алма-Ате талантливого последователя московской филаретовской проповеднической традиции архиепископа Алексия (Кутепова).
Я пришла в Церковь уже в зрелом возрасте, имея за плечами философское образование, опыт работы над словом, писания стихов, переводов с немецкого, составления курсов лекций по этике и эстетике. Но в церкви на меня обрушилась лавина новых − поразительных по глубине − слов, за которыми стояла область неизведанных ранее состояний и движений души, направления мысли. Я почувствовала тогда, что вижу начала русской культуры, её источник. Не сомневаюсь, что пути русской идентичности состоят в абсолютной неполярности русской культуры и Православия.
В Церкви светская культура в последние 15 лет открыла для себя не только проповедь, но и исповедь. Исповедь как диалог со священником. Словесный отчёт души, требовавший подчас мучительного поиска нужных слов, выхода из панциря дежурных привычных выражении.
Одним из первых значительных проповедников на этой земле был упоминавшийся нами преосвященный Софония (Сокольский). В 1870 году Святейший. Синод выбрал для служения в русской Азии именно его. Софония считался знатоком христианского Востока и мастером слова. Несколько лет он находился в Риме, представляя интересы Русской Церкви при дворе Папы Римского. В библиотеке Московской духовной академии я переписала текст первой проповеди Софонии, произнесённой в г. Верном в Казанской Малостаничной церкви 8 июля 1872 года. «Молю Вас. Братия, во имя Приснодевы и Ея Сына, нашего Спасителя, молю Вас, живите так, чтобы не только в вас и между вами, но и среди некрещеных святилось через вас и славилось имя Божие. О, когда бы милосердый Господь, по молитвам Пречистой, и всем нам дал дух и силу жить так, чтобы наша безукоризненная жизнь служила наилучшей евангельской проповедью!.. Тогда, братия, ускорилось бы то, сокрытое в св. судьбах Божиих, время, когда из всех племён, населяющих край сей, составилось бы едино словесное стадо под единым, премудрым и всемогущим пастырем. Тогда царствие Божие, состоящее в правде, мире и радости в Дусе Святе водворилось бы внутри нас…»
Проповедь второй половины XIX века находилась под обаянием проповеднического стиля митрополита Московского Филарета (Дроздова, 1782-1867). Непривычно читать эти тексты, кстати, к чтению не предназначенные, подобные тяжёлому византийскому шитью серебряными и золотыми нитями, с блеском полудрагоценных камней по ним. Эти проповеди были в полном смысле слова словесные иконы. Слово рождало благоговение и трепет непосредственного присутствия Божества, словесно воспроизводило эффект нетварного света. Известный московский литератор Погодин писал по поводу филаретовского слова: «Он говорил не больше четверти часа, но мне показалось, что я прослушал целый семестр Божественной науки в каком-то высшем университете на горе Хориве или Сионе. Отходя от кафедры Златоустовой, тяжело было голове от возбуждённых мыслей и легко было сердцу от сладких чувствований».
Преосвященный Софония любил вечерами гулять по пустынной дороге верненского пригорода. Ею была в те далёкие года территория выше нынешней улицы Гоголя… Как при штабе главнокомандующего есть офицер по срочным поручениям, так и преосвященный Софония был таким скорым помощником Святейшему Синоду. Исколесивший Россию, Европу, Закавказье, Ближний Восток и Туркестан, он скончался здесь, в Алма-Ате, и был похоронен в Казачьем соборе в Большой Алматинской станице.
Под властной силой филаретовского стиля оставался и другой верненский святитель XIX века епископ Неофит (Неводчиков, 1821-1909). В Верном он с нетерпением ожидал присылки нового тома собрания проповедей Филарета и неизменно делился великой радостью от чтения в письмах в Москву к другу юности Александру Алексеевичу Невскому: «Уединённый страшным пространством, окружающим меня, и одинокий по самому положению моему, я сделался как бы невольным подражателем и учеником незабвенного Филарета. Святитель Филарет, по милости Божией, здесь и учитель, и утешитель мой! Под его руководством легче управляюсь с епархиальными делами, а повторительным чтением его проповедей, подготовляюсь к встрече праздников и вообще к богослужению».
В молодости епископ Неофит был личным секретарём Александра Скарлатовича Стурдзы, русского аристократа, дипломата, по происхождению − молдаванского господаря. Поэт Жуковский называл Стурдзу за его богословские труды «русским Платоном». Стурдза переводил на французский язык проповеди митрополита Филарета, открыв Европе красоту и глубину русского духовного слова. За это Стурдзу называли православным миссионером для западной Европы. Именно будущий епископ туркестанский Неофит был ему активным помощником. Находясь возле Стурдзы, он познакомился с великим Гоголем и написал о нём воспоминания. В Верном епископ Неофит пробыл девять лет. Здесь составил стихотворное переложение всей давидовой Псалтири. Его духовная поэзия, его эпистолярное наследие и мемуары, наконец, его великолепные в литературном отношении отчёты о поездках по епархии, которые публиковались в Приложениях к синодальным Церковным Ведомостям − тоже языковое наследие Казахстанской Церкви. Та часть языкового Соляриса, которая находится вне обозрения из наших иллюминаторов.
Если всмотреться в портрет епископа Неофита работы художника Николая Хлудова (хранится в запасниках Музея истории Республики Казахстан), то хорошо видна слеза на щеке. Она также подтверждает догадки о его проповедническом слове. В филаретовом богатом убранстве ярко звучала лирическая тема личной веры, упования, радости и умиления.
Парад епископов- проповедников, слово которых звучало на этой земле по мистическому свойству слова остаётся вечно звучащим здесь. Его первую колонну завершает епископ Семиреченский и Верненский Пимен (Белоликов, 1879 –1918). Смерть его в Алма-Ате, в 1918 году, предстаёт как высокая трагедия. А, как известно, смысл трагедии состоит в физической смерти как утверждении того, что выше физического существования. В одной из проповедей он сам обратился к древнему преданию, согласно которому при закладке города в жертву приносилась жизнь человека. Это сравнение настойчиво стучится, когда думаешь об Алма-Ате и самом епископе. Везде, где он служил ранее, он подтверждал репутацию выдающегося проповедника. Во многом это был природный дар. Его двоюродный брат протоиерей Философ Николаевич Орнатский был общепризнанно выдающимся златоустом Петербурга.
По свидетельствам современников, аресту и расстрелу епископа предшествовала именно проповедь в Вознесенском кафедральном соборе. В записях ленинградских родственников епископа есть указание на то, что он был расстрелян за контрреволюционную проповедь, произнесённую в соборе. Да, в Алма-Ате произносились проповеди, за которые расплачивались жизнью.
Текст проповеди никогда не передаст впечатления, которое производит её звучание. В проповеди интонации, жеста, мимики, личности в целом − больше, чем текста. Из пименовских проповедей, произнесённых в Алма-Ате, нам известны тексты трёх. К ним можно добавить слово на воскресной беседе в Епархиальном доме: «Какое чудо нам необходимо».
5.
Уважаемые участники конференции, мне вспоминается ноябрь 1995 года. Тогда св. Патриарх Алексий Второй посетил Среднюю Азию, прибыв на проходившие в Ташкентской епархии торжества по случаю 125-летия бывшей Туркестанской епархии. Его сопровождали журналисты Московской патриархии. Поскольку архиепископ Ташкентский Владимир пригласил меня, то на протяжении нескольких дней нам довелось общаться в поездках в Самарканд, Пржевальск, Бишкек. Журналисты были люди с большим стажем прежней научной, писательской, переводческой деятельности. Они с удивлением отмечали полноценный литературный язык русских, живших в Средней Азии. С не меньшим удивлением это обстоятельство может быть принято к сведению и самими русскими жителями Азии. Удивление это будет, правда, иного рода. Они никогда не полагали себя людьми, оторванными от культурных и языковых средоточий русского мира, и всегда были равноценной частью этого мира.
Русский Казахстан приобрёл речевые особенности лишь на обыденном уровне. В нём появилось много заимствований из тюркских языков, даже китайского. «Базар», «арык», «ишак», «кошма» прочно заменили рынок, канаву и осла, войлок. Другое дело – литературный язык. Отмечено неоднократно, что на русский языковой фон Казахстана XX века сильное воздействие оказали люди, прибывшие сюда не по своей воле в 20-е – 40-ые гг. − сосланная ленинградская и московская университетская и академическая интеллигенция, эвакуированные художники и артисты. Многие из бывших политических заключённых этой же среды после лагерей оседали на поселении в глухих углах, становились преподавателями в школах, работниками сельских библиотек, вели кружки в домах культуры. С середины 50-х – к ссыльным присоединились русские эмигранты из Китая, Франции, Болгарии, Македонии. Их, вернувшихся в СССР, завернули в целинные совхозы. В 80-е годы в Целинограде доводилось слышать от старожилов о насыщенной культурной среде, которая создавалась бывшими ссыльными в степных городах Казахстана. Основанием служил речевой диалог, живое слово.
Как пришельцы, как инородные явления в устоявшейся языковой среде они поражали воображение, подчиняли себе и учили говорить на своём старорусском, бунинском, языке. Выбитый из привычной колеи речевой слух школы, клуба, библиотеки вбирал эту речь, запоминал её интонации. Феномен зачастую значит больше, чем среда.
Почту за святую обязанность произнести в этой связи имя профессора Алма-Атинской консерватории Евгения Павловича Павлова. Родившийся в Москве в декабре 1905 года, в тревожные дни баррикад, он скончался в Алма-Ате в 2000 году. В Среднюю Азию прибыл в 1952 году - поднимать оперное искусство сначала во Фрунзе, а затем в Алма-Ате. Речь этого человека была исполнена благородства, живости и простоты. Евгений Павлович происходил из старомосковской дворянской семьи, рос на Остоженке − этом Сен-Жерменском предместье Москвы. Мне посчастливилось часами слушать его рассказы о Первом Поместном Российском, Соборе 1917-1918 годов, на который он пробирался подростком-гимназистом. Подобно легендарному Ираклию Андроникову, он воспроизводил интонации ушедших из жизни людей. Оживали голоса известнейших церковных деятелей того времени: епископа Андрея (Ухтомского), митрополитов Антония (Храповицкого) и Кирилла (Смирнова). Имена эти многое скажут посвященным в историю Русской Церкви начала XX века и эпохи её гонений. Он живописал мне первые религиозные диспуты Луначарского и епископа Иллариона (Троицкого). Отмечал классическую ясность и строгость доводов Иллариона. Главное, всегда подчёркивал интонацию этих доводов. Ей противопоставлял в хорошем смысле католическую экзальтацию, клубящуюся барочность проповедей протоиерея Александра Хотовицкого. «Патриарх Тихон ещё перед тем как он стал патриархом, привёз из Америки о. Александра Хотовицкого. (Его канонизировали? Что вы говорите? Я считаю это совершенно справедливо!) Это был такой проповедник! Это был совершенно изумительный священник! Я много слышал великолепных проповедников, но такого, как он, никогда – не до того, ни после. В 1922 году произошло вскрытие мощей преп. Сергия Радонежского. И вот о. Александр в храме Христа Спасителя, а там всегда было много народа, вмещалось около 10 тыс. человек (великолепная акустика, кстати), и о. Александр сказал проповедь. Это была такая зажигательная проповедь! Мощи были запечатаны. И он сравнивал это всё равно как завалили камнем гроб Господень: «Вот и всё. Оказалось, нет, не всё! Так и теперь». Это было сказано с таким жаром, что все 10 тыс. по его слову могли пойти, куда бы он ни позвал…»
И тот, и другой проповедники в Москве начала 20-х годов, по словам Павлова, были не менее популярны, чем Шаляпин. В середине 90-х годов 20 века в Алма-Ате, в его бедной панельной квартире в 10-м микрорайоне, для меня восстанавливались сильно пошатнувшиеся на какое-то время в то духовно разорительное время, показавшиеся чуть ли не миражами, приоритеты нравственности и культуры. Никакие ветры богатства, публичного успеха уже не могли их раскачать, когда звучала чистая речь Евгения Павловича, а в ней жила его высокая благородная душа.
6.
Конечно, люди, которые определили высокий уровень русского слова, в том числе церковного, были носителями содержания, которое влекло за собой развитый языковой инструментарий. Это необходимо акцентировать многократно. Если не будет потребности выразить те или иные оттенки мысли и чувства, то умрут слова и сочетания слов, умрёт речевая интонация, призванная передавать именно эти мысли и их оттенки. Слова не будут узнаваться. В устной речи они умрут, а в письменной не будут восприниматься. Язык как загадочный Солярис будет ещё дышать и вздыматься за толстым стеклом иллюминаторов, но будет ли кто его понимать?
Язык жив в той его части, в какой есть нужда в смыслах, которые стоят за словами. Церковная проповедь нам особенно дорога тем, что в ней предстают востребованными слова, забытые нынешней журналистикой, прозой, критикой. Но язык проповеди далеко не всё может компенсировать. Здесь мне хотелось бы коснуться одного только конкретного слова. Ещё четверть века тому назад оно было на слуху. Теперь его забыли. Я имею в виду «пошлость» – один из антиподов прекрасного. Разновидность того, что разрушает образ Божий в человеке, уничтожает представление о человеке как существе духовном. В цинизме есть момент открытого разрушения святыни. Но пошлость – прикровенна. Она берёт жалкие лоскутки, малозначащие фрагменты от непреходящего, идеального и лепит их на низменные состояния и жалкие поступки. И таким образом претендует на то, чем не является, на некую значительность. Образы гламура, рекламы, сериалы − классика пошлости.
7.
Здесь у подножья высоких гор, язык представляется такой же вот горной махиной. Одни ходят по её низам ─ прилавкам, как говорили в г. Верном. У подножия многие находят немудрёные слова для житейской пользы и выше уже не идут. Незачем. А кто-то поднимается выше и выше. Прокладывает маршруты по ущельям, собирая дивные коллекции редких находок. Наука же бурит шурфы.
Есть в этом почти босховском зрелище ещё один персонаж. Это размышляющий созерцатель. Он вглядывается издалека, созерцая всё вместе. Именно он, философ и поэт, видит одну очень важную для нашей темы вещь. Языковой колосс рождает некий лично значимый ассоциативный ряд образов. Тот или иной язык дорог, притягивает к себе, если притягательны ассоциации, навеянные этим языком. То, что имел в виду поэт Мандельштам. Правда, писал он о языке немецком. В стихотворении «К немецкой речи» он строит ассоциативный ряд, рождённый немецким языком:
Себя губя, себе противореча
Как моль летит на огонёк полночный
Мне хочется уйти от русской речи
За всё чем ей обязан я бессрочно. (…)
Скажите мне друзья, в какой Валгалле
Мы с вами вместе щёлкали орехи,
Какой свободой вы располагали,
Какие мне прокладывали вехи.
И прямо со страницы альманаха
От новизны его первостатейной,
Сбегали в гроб − ступеньками без страха,
Как в погребок за кружкой мозельвейна.
Когда я спал без облика и склада
Я дружбой был как выстрелом разбужен.
Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада
Иль вырви мой язык – он мне не нужен…
Есть ассоциативный ряд и у русского языка. Но уже не гений немецкий видится в нём, не нравственный императив, дивным цветком коего была дружба молодых дерзновенных романтиков. Здесь уже другое, а именно – святость, которая является ядром русской культуры и делает притягательным русский язык для мировой культуры. Русь грешила, по словам Блока, «бесстыдно, беспробудно», но идеал святости утверждался в русском языке, находил для себя разнообразнейшие оттенки и повороты, потому что в минуты просветления созерцался в глубинах грешной души; имело место обострённое сознание того, что человек в идеале есть образ и подобие Божие.
8.
В заключение хотелось бы вернуться к звучащему русскому слову. Устному слову диалога, публичного выступления и проповеди.
В отличие от текста звучащее слово обладает дополнительными инструментами: голосовой интонацией, мимикой, жестом. Так речь способна передать самые сокровенные оттенки смысла. Она обладает огромным смысловым потенциалом. Наконец, живая речь как в гулком сосуде, даёт резонанс в обстановке, в которой звучит и в историческом времени, в котором произносится.
Превращённое в напечатанный текст, публично сказанное слово теряет свою неповторимость и силу воздействия. На знаменитой речи Ф.М. Достоевского 8 июня 1880 года в Москве памяти Пушкина многие входили в экстаз, падали без чувств. Во всяком случае, переживали настоящий катарсис, то есть состояние просветления и очищения. Глубина воздействия этой речи заставляла тех, кто её слышал, говорить о ней, как о самом ярком событии жизни. Едва ли можно предположить, что несколько страничек текста этой речи могли бы также воздействовать на читателя… Хотя они и оставили след в истории русской мысли.
Живое слово, это явление личности народу. Личность того, кто говорит, становится существенным дополнением к тому, что говорится и о чём говорится. Более того, в этом единстве рождается особая глубина и видение вещей.
Случайно или нет, русский поэт Тютчев, творчеству которого было посвящено собрание русской общественности Казахстана т8 лет назад назад, вторгается в тему нынешнего культурного события. Я имею в виду известное «Silentium».
Молчи, скрывася и таи
И мысли и мечты свои.
Пускай в туманной глубине
Встают и заходят оне.
Как сердцу высказать себя,
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изреченная есть ложь!
Взрывая, возмутишь ключи.
Внимай их пенью и молчи.
По большому счёту, здесь есть догадка о том, что открылось великому подвижнику христианского Востока Исааку Сиринянину: «Молчание есть тайна будущего века, а слово суть орудие этого мира». То есть через слово невозможно достигнуть того совершенного понимания, которого присутствует в вечной жизни. Там происходит понимание без слов. Земное слово несовершенно, как часть несовершенного земного бытия. Оставив в стороне высший опыт Тютчева. Можно констатировать: русский мир разделён на различные ментальные сообщества. В разных группах складывается свой язык, с разным словарём, с несхожими интонациями. Носителем общезначимой речи пытаются стать СМИ. Но это всего лишь речь небольшой социальной группы. У журналистов свой психологический портрет, своя система жизненных ценностей. Едва ли они имеют общенациональную значимость. Преимуществом казахстанцев является как раз то, что многими воспринимается, как ущемление. Здесь меньше звучит поверхностной, торопливой, дешевой русской речи СМИ.
Будет ли русский язык звучать в государстве Казахстан на рынке, на улице, в рекламе, телевизионных шоу, в деловом общении? Думается, что будет. Русским здесь, в Казахстане, это создаст некоторое удобство. Но на этом поле мощный объём русского языка не будет востребован. Невостребованная область языка начнёт умирать. Этого не произойдёт, если будет звучать Слово проповеди, исповеди, беседы в Церкви, и если наиболее активная, пассионарная, часть русских в Казахстане будет находиться в языковом общении. Наряду с церковной проповедью и церковной исповедью русское слово, традиционно духовно и нравственно ориентированное, пусть чаще звучит на литературных вечерах, встречах, конференциях. Пусть оно будет по возможности живым, изустным, личностным.
Завершая свое выступление, я подумала: человек иного настроения может произнести убедительную речь, построенную на иных утверждениях. Эту трагедию знания испил до дна русский философ Владимир Соловьёв. Страстно развивая одну идею, он мог на глазах аудитории измениться даже внешне и начать говорить о том же на других основаниях, опровергая только что доказанное. Остаётся надеяться на незыблемость и, главное, общность наших духовных оснований − интуицию, прозрения, высшие очевидности. Будем же чутко прислушиваться к их голосам, и великорусский язык будет служить нам надёжной опорой именно в достижениях нравственности и духа. Тогда мы будем крепки в любой деятельности, в любых условиях.
СПб, 2007 г.
Священник В.А. Яковлев. Из церковной жизни Туркестана. Выпуск 1-й. Верный, 1902. С. 84.
Михаил Путинцев, протоиерей. Воспоминания о епископе туркестанском /«Душеполезное Чтение» 1984 год, ноябрь – декабрь.
В. Антонов, свящ. (В.А.) Больше-Алматиснкий станичный приход Верненского уезда Семиреченской области. Туркестанские Епархиальные Ведомости.1909. №18, 1910, №
Свет Православия в Казахстане. 1996, №6 (35). С. 17.
Дмухановский И., псаломщик. Село Ивановское, Лепсинского уезда. /Туркестанские епархиальные ведомости. 1909, №8. С. 215 −217.
Семиреченские областные ведомости, 1917, №, 211, 212.
Е. М. Памяти о. Иоанна Кронштадтского. / Туркестанские епархиальные ведомости. 1909, № 22. С. 537-535.
«Туркестанские Епархиальные ведомости. 1911, №№1-3
«Анна тiлi». 1998 г., №25.
Туркестанские Епархиальные Ведомости. 1912. №12. Торжества в Верном и Софийской станице.
Слово, сказанное в 1872 году, в г. Верном, при первом служении в Мало-Алматинской церкви, в храмовый праздник явления Казанской иконы Пресвятой Богородицы. \ Преосв. Софония. Избранные труды. СПб ?
Е. Б. Добровольская. Божественный глагол. / Сб. Пушкинская эпоха и христианская культура, вып. VI,. С. 26.
Неофит (Неводчиков), епископ. Письма к А.А. Невскому. Москва, 1912 г. С. 105
