Максим Ивлев. Представитель Союза Православных Граждан Казахстана в Санкт-Петербурге , член Союза журналистов России.
В Пуэнте-Альто, южном пригороде чилийской столицы Сантьяго, находится небольшое, тихое русское кладбище. Среди аккуратных, ухоженных могил россиян, волею судеб нашедших свой последний приют в далекой южноамериканской стране, стоит скромный крест, под которым покоится прах "русской национальной поэтессы Марианны Колосовой", как написано на прикрепленной к нему табличке. Это имя ничего не говорит сейчас большинству ее соотечественников на родине, почти неизвестно оно и той небольшой русской колонии, что и поныне проживает в Чили.
А между тем имя Марианны Колосовой в свое время было широко известно в среде русской эмиграции в Китае, ее страстные, темпераментные стихи будили разум и чувства и звали на борьбу за освобождение России тысячи пылких юношей и девушек, не желавших смириться с установившимся на родине режимом и своей участью эмигранта.
Странная судьба, трагическая, противоречивая, во многом загадочная жизнь...
Очень мало известно о жизненном пути этой бесспорно талантливой и своеобразной поэтессы. Неизвестно даже - Колосова - это ее настоящая, девичья фамилия или же один из псевдонимов, которым она пользовалась больше других. Попытаемся все же воссоздать некоторые вехи ее биографии по тем скупым и отрывочным сведениям, что мелькали на страницах разных эмигрантских изданий, хотя, может быть, лучше всего о судьбе поэтессы говорит сама ее поэзия.
Римма (это настоящее имя Марианны) Ивановна Колосова родилась 13(26) мая 1903 года на Алтае. Неизвестно, где именно на Алтае она родилась - в Барнауле ли, Бийске или Усть-Каменогорске? Судя по ее стихам, это было какое-то большое село на берегу Оби. Непонятно и ее происхождение. По некоторым сведениям, она была казачка. О том, что Марианна Колосова "казачья поэтесса", писал мне и крупнейший знаток русской зарубежной литературы, американский издатель Эдвард Штейн. В общем, это вполне вероятно, так как предгорья Алтая и берега Иртыша были территорией Сибирского казачьего войска. Отец будущей поэтессы был священником. До гражданской войны Римма проживала в Барнауле.
Бурный и драматический период ее жизни начался с наступлением кровавой смуты в стране. Сейчас трудно восстановить точную хронологию событий ее жизни этого времени, известны только некоторые факты, которые я попытаюсь расположить в логической последовательности.
Отец Риммы был убит "воинствующими безбожниками", тогда же она потеряла и многих других близких ей людей. В то же время Римма переживает короткий и бурный роман с Валерианом Куйбышевым, к которому впоследствии бывали обращены ее стихи и которого она называла "мой маленький проклятый военком" ("Рубеж", Харбин, 1929, № 35). Где и когда пересеклись пути Марианны с Куйбышевым? Хорошо известно, что В.В.Куйбышев в первой половине гражданской войны находился в Самаре, Астрахани и Оренбурге, а с ноября 1919 года по 1921 год - в Туркестане, в основном в Ташкенте и Бухаре, где занимал должности члена Реввоенсовета Туркфронта, зампреда Турккомиссии ВЦИК и СНК РСФСР и полпреда РСФСР в Бухарской НСР. Исходя из этого, можно было бы предположить, что Марианна в это время попадает в Туркестан. Хотя по ее стихам это незаметно.
И все-таки, несмотря на связь с "пламенным революционером" Куйбышевым, молодая, красивая девушка, пройдя горнила гражданской войны и много пережив, выносит из нее страстную ненависть к большевикам, поработителям и расчленителям России. Возможно, большую роль здесь сыграла новая встреча на ее жизненном пути. Неизвестно, кто был этот человек, ставший ее официальным женихом и вовлекший ее в белую партизанскую борьбу в Сибири. Ясно только, что и эта встреча была недолгой - уже в эмиграции говорили, что его расстреляли чуть ли не на глазах невесты. Многие ее стихи говорят об этом же.
После окончательного поражения белых сил Римма оказывается в эмиграции в Китае. Непонятно, где и как это произошло? Есть предположение, что она перешла границу в Приморье. Мне кажется более вероятной другая версия... Скорее, она ушла в Китай с остатками анненковцев с территории нынешнего Казахстана. На это косвенно указывает один из ее литературных псевдонимов - Джунгар, что намекает на то, что она какое-то время была в Западном Китае - Джунгарии, ее связь с анненковскими партизанами и последующая дружба с поэтессой Ольгой Скопиченко (1908-1997), также ушедшей в Синьцзян с дутовцами "на спине верблюдов".
Как бы то ни было, в начале 20-х годов Марианна оказывается в Харбине. В то время Харбин, этот "Париж Дальнего Востока", представлял собой исключительно колоритное, многонациональное поселение. Возникший из поселка русских железнодорожников, город был обязан своим существованием Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). В 1922 году из 485 тысяч жителей русских было 120 тысяч. Многочисленнее были только китайцы. Проживало там много корейцев, японцев, немцев, поляков, татар и евреев. Русская община, состоявшая в большинстве своем из бывших офицеров, солдат и казаков белых армий, гражданских беженцев, а также коммерсантов и служащих КВЖД, жила какой-то призрачной жизнью старой России, почти не задетой советским влиянием. Здесь располагались контора Русско-Азиатского банка, многочисленные учреждения КВЖД, представительства пароходных компаний и торговых фирм. Улицы пестрели вывесками на русском языке, зазывавшими в русские магазины, театры, ателье, дома мод, рестораны и кабаре. В городе издавалось множество русских газет и журналов, было несколько православных церквей. Шесть высших учебных заведений, среди которых были Политехнический институт, Институт восточных и коммерческих наук, Педагогический институт, Юридический факультет, а также Богословская и Медицинская школы, обучали в своих стенах сотни русских студентов. В Харбине существовало несколько эмигрантских политических организаций, большей частью военизированных.
Марианна становится студенткой Харбинского юридического факультета, который был по тем временам очень интересным и любопытным учебным заведением, дававшим своим выпускникам высококлассные знания и хорошую профессиональную подготовку. Там читали лекции замечательные профессора, в прошлом работавшие в различных российских университетах, в том числе такие яркие личности, как В.Рязановский, крупный специалист по китайскому и монгольскому праву, Н.В.Устрялов, лидер сменовеховства - движения, проповедовавшего примирение эмиграции с советским правительством, Г.К.Гинс, бывший управделами колчаковского правительства и автор интересных воспоминаний, и Н.И.Никифоров, известный политолог-практик.
Именно в стенах этого факультета к середине 20-х годов зародилось движение русского фашизма. Движение это было попыткой отчаявшихся студентов-эмигрантов противопоставить установившейся в России коммунистической идеологии новую боевую идеологию, тесно связанную с Белым движением, но в то же время и отличавшуюся от него, так как в большинстве своем адепты фашизма были молодые люди, почти не успевшие в силу своего возраста принять активное участие в Белой борьбе и не желавшие следовать "по пути отцов". В то время фашизм еще не приобрел той зловещей окраски, которую он получил в 30-40-е годы, и казался новым, альтернативным как коммунизму, так и старой буржуазной идеологии течением. Русские фашисты взяли в качестве примера для себя итальянский фашизм Бенито Муссолини, конечно, внеся в него специфические российские черты. Инициаторами возникшей в 1925 году Российской фашистской организации (РФО) стали трое студентов-юристов - Александр Покровский, Евгений Кораблев и Борис Румянцев, сплотившие вокруг себя наиболее активную и решительную часть молодежи Харбина.
Вскоре к этому кружку примкнула и Марианна. Приход ее к фашистам оказался вполне логичным. Она была яростно непримирима к установившемуся в России строю, "ее отталкивали вообще все "левые" - как вспоминала впоследствии Ю.Крузенштерн-Петерц. Марианна близко сходится с одним из зачинателей русского фашизма Александром Николаевичем Покровским (его отец, профессор Петербургского университета, был автором "Истории русской словесности") и вскоре выходит за него замуж. Тогда же она сближается и с совсем юной поэтессой Ольгой Скопиченко. В 20-е годы в печати появляются ее первые стихи, а в 1928 году там же, в Харбине, и первый сборник стихов "Армия песен".
В 1930 году из печати выходит второй небольшой сборник стихотворений М.Колосовой "Господи, спаси Россию!", где она предстает уже как зрелый поэт. Ее стихи под псевдонимом Елена Инсарова, Джунгар и другими регулярно появляются в харбинском журнале "Рубеж" и других изданиях. Причем стихи, опубликованные в периодике, как правило, отсутствуют в ее авторских сборниках - единожды изданное она не считала нужным переиздавать. Колосову называли "бардом белой армии", ее творчество высоко ценили русские поэты Харбина - А.Несмелов, А.Ачаир, В.Перелешин и Н.Щеголев, но, к сожалению, ее стихи очень редко появлялись в европейских изданиях русского зарубежья. Она сознательно ограничила себя только одной темой - темой борьбы и ненависти к поработителям России, причем не только к большевикам, но и к японцам ("Добей меня!", "Рубеж", Харбин, 1932, № 47). В Харбине выходят еще два сборника Марианны - "Не покорюсь!" (1932) и "На звон мечей" (1934). В своих стихах она пишет о расстрелянном чекистами поэте Николае Гумилеве, о похищенном в Париже генерале Кутепове, о Колчаке и Унгерне, о белых партизанах и казаках. Как писал Э.Штейн, Колосова "была самой любимой поэтессой русского Китая вообще и фашистской молодежи в частности. С ее стихами на устах боевики генерала Косьмина пробивались через советскую границу. Она наиболее точно выразила суть движения:
Пристальнее в душу посмотрите-ка:
Отдает свою по капле кровь...
Самая мудрейшая политика -
Искренняя к Родине любовь!
Тогда же Колосова начинает тесно сотрудничать с харбинским литературным кружком "Чураевка", куда входили Г.Д.Гребенщиков, А.А.Ачаир и другие поэты и писатели, в основном тесно связанные с Сибирью. Интересно отметить, что с "Чураевкой" была связана и другая эмигрантская поэтесса, жившая тогда в Европе, - Мария Волкова, чье творчество в некоторой степени похоже на творчество Марианны Колосовой. Обе они - Колосова и Волкова - были ровесницы, обе родились в одном регионе, у обеих была сложная и трагическая судьба, что, конечно же, повлияло на их поэзию. Неизвестно, были ли они знакомы лично, но несомненно, что они знали друг о друге - Волкова часто печаталась в Харбине, были у них и общие знакомые, в частности поэт Алексей Ачаир.
Политическая обстановка в Маньчжурии между тем продолжала накаляться. Японские и советские аппетиты явно распространялись на КВЖД и всю Маньчжурию, и эта провинция жила в сложной обстановке политических интриг и потрясений. На этом фоне в мае 1931 года в Харбине было объявлено о создании Российской фашистской партии (РФП), которая была образована на базе бывшей РФО и фактическое руководство в которой взял на себя К.Родзаевский. В феврале 1932 года японская Квантунская армия входит в Харбин, а вскоре Александр Покровский выходит из РФП в знак протеста против прояпонской линии Родзаевского. Он создает фашистско-синдикалистский союз, вскоре однако разогнанный японскими властями. Сам Покровский был ненадолго арестован "кемпеи" - японской военной жандармерией, после чего они с Марианной решают покинуть Харбин.
В 1934 году они перебираются в Шанхай, подальше от японских спецслужб. Она по-прежнему много пишет. Ее стихи появляются в шанхайском журнале "Парус", в газете "Русское Слово". В Шанхае выходят очередные сборники ее стихов - "На боевом посту" и в 1937 году последний сборник - "Медный гул".
Эмигрантские гонорары не могли прокормить супругов, и основным источником существования для Покровских становится их прекрасная библиотека в несколько тысяч томов, книги из которой за небольшую плату Марианна давала читать русским шанхайцам. С началом Второй мировой войны у многих изгнанников возникли определенные надежды на возвращение на родину. Марианна трепетно следит за событиями в СССР, обдумывает и анализирует происходящее. И вот тут-то с ней происходит еще одна метаморфоза - с той же страстностью, с какой четверть века она отрицала все советское, в конце войны при виде побед Красной Армии она, как говорили в эмиграции, впала в "советизанство" и даже приняла советское подданство. Впрочем, флирт с Советами длился недолго... Уже в 1946 году, после ждановского погрома литературы и травли боготворимой ею Анны Ахматовой, она с "треском", через газету, отказалась от советского паспорта, поняв, что заблуждалась в своих взглядах на "перерождение" режима. При этом она потеряла возможность печататься в русских изданиях Шанхая, ставших откровенно просоветскими.
В 1949 году Китай стал коммунистическим, и для русских эмигрантов началась вторая волна исхода, на этот раз уже за океан - в Америку и в Австралию. Марианна вместе с мужем эвакуируется на Филиппины, оттуда переезжает в Бразилию, а в 1957 или 1958 году оказывается в столице Чили Сантьяго.
Как вспоминали современники, и Марианна, и Александр Покровские были лишены какого-либо практицизма и так и не смогли приспособиться к новым условиям жизни. Кроме книг, у них почти не было никаких вещей. Правда, сначала оставались кое-какие сбережения, но они быстро закончились. Покровские перебивались случайными заработками и с трудом сводили концы с концами. Незнание испанского языка и отсутствие постоянной работы заставило их снова давать читать книги из своей библиотеки за плату той небольшой русской колонии, что обосновалась в Сантьяго. Потом Александр Николаевич стал давать уроки на курсах русского языка, организованных для детей и внуков эмигрантов. Марианна продолжала писать стихи, которые уже нигде не публиковала, а только изредка декламировала своим немногочисленным русским знакомым. Одолевали болезни, наступала старость и пора забвения... Судьба тех, кто восторгался ее стихами в 20-30-е годы, сложилась по-разному. Кое-кто погиб еще в рейдах на советскую территорию и на границе в 30-х, кто-то возвратился в Россию или был возвращен насильно и сгинул в советских концлагерях, остальные рассеялись из Китая по всему миру и занялись обустройством своей новой жизни. Sic transit gloria mundi! (Так проходит земная слава).
Марианна Ивановна Колосова тихо скончалась в Сантьяго 6 октября 1964 года, забытая большинством соотечественников за рубежом и неизвестная на страстно и пламенно любимой Родине. На памятнике поэтессы, поставленном ее мужем, эпитафия, взятая из ее же стихов, которая в равной степени соотносима и с тем горячечным движением ее молодости, которое ушло вместе с ней:
Смертны и ты и я,
сомкнем усталые веки,
Но Россия жива моя,
- и теперь, и потом, и навеки.
Сам А.Н.Покровский умер в конце 70-х и, по некоторым данным, незадолго до смерти, успел передать часть их архива в университетскую библиотеку, а часть - знакомой русской семье в Сантьяго. Похоронен он там же, в Пуэнте-Альто, рядом с Марианной.
В эмигрантской печати почти не вспоминали эту незаурядную поэтессу. Вспомнил В.Перелешин в своих воспоминаниях о русском Харбине, напечатанных в 1979 году, да еще через десять лет ее подруга О.А.Скопиченко написала о ней памятную статью в калифорнийской газете "Русская Жизнь". В 1990 году на ее могилу случайно набрел корреспондент ТАСС в Сантьяго Анатолий Медведенко, который почти ничего так и не узнал о ней. В 90-е годы появилось о ней несколько небольших публикаций в России и за рубежом, и вот теперь мы предлагаем подборку стихов Марианны Колосовой, по которым читатель сам может судить о творчестве этой трагической и мятущейся поэтессы. Пожалуй, к двум из этих стихотворений надо сделать небольшие комментарии, чтобы было понятно, о чем идет речь.
Стихотворение "Казачат расстреляли" из харбинского сборника "Господи, спаси Россию!" посвящено бессмысленному и кровавому событию в Трехречье, пограничном районе Китая, где проживало множество русских поселенцев - крестьян и казаков. Осенью 1929 года на территорию Трехречья ворвались из-за границы советские отряды, устроившие форменную резню мирного населения, в результате которой было полностью уничтожено несколько поселков и погибли сотни людей. В то время эта акция советских властей произвела большой резонанс и единодушное осуждение во всем цивилизованном мире, сейчас же об этом мало кто помнит.
Стихотворение "Русскому рыцарю" посвящено Борису Сафроновичу Коверде, русскому гимназисту из Вильно, убившему в июне 1927 года на варшавском вокзале советского полпреда в Польше П.Л.Войкова (Пинхуса Вайнера). Этой акцией Борис Коверда отомстил П.Л.Войкову, одному из организаторов зверского убийства царской семьи, за смерть Романовых и миллионы замученных коммунистической властью людей в России. Польский суд приговорил Коверду к бессрочной каторге, но через 10 лет он был освобожден по амнистии, выехал в США, где и умер в 1987 году.
Автор выражает глубокую благодарность за бескорыстную помощь в сборе материалов для подготовки этой статьи Николаю Леонидовичу Казанцеву (Аргентина) и Сергею Юрьевичу Василенко (Россия).
Максим Ивлев
Улыбка смертника
Вспоминая тебя,
Владимир Р...
За большое, за Русское дело
Мы вместе на подвиг вышли.
Ты погиб... А я уцелела.
Ты мне грех невольный простишь ли?
Горький твой, но завидный жребий!
Не поймешь ты мою усталость...
Я забочусь о крыше и хлебе,
Потому что... я жить осталась.
Но я помню, сквозь две решетки
На последнем нашем свиданье
Ты улыбкой милой и кроткой
Ободрял меня на прощанье...
И взялась откуда-то сила,
Не страшили тюрьма и голод:
Бывшим анненковцам носила
Из Заречья патроны в город!
И в ограде, на сеновале,
(Тут же, близко, с тюрьмою рядом!)
У меня не раз ночевали
Партизаны белых отрядов.
Ах, тогда не могла понять я,
Где взяла я храбрость и силу,
Когда в лес для повстанцев-братьев
Я оружье тайно носила.
............................................................
Почему я смотрю так строго?
Потому что страдала много...
Потому что сквозь две решетки
Улыбнулся мне смертник кротко...
1928
Обывательский тыл
Клянемся гранитом традиций
и сумраком братских могил,
что мы не отступим с позиций
в глухой обывательский тыл!
И солнце не видит незрячий,
и песню не слышит глухой...
Победу и боль неудачи
разделим мы между собой.
Так было и будет. И вечно,
укрывшись за чьей-то спиной,
живет, улыбаясь беспечно,
незрячий, глухой и... чужой!
За нашей спиной распродажа...
Какое нам дело до них?
Нам сердце живое подскажет
правдивость путей боевых!
Но будет кровавой расплата
для тех, кто Россию забыл...
Торгуй, пока можно, проклятый
глухой обывательский тыл!
1927
Казачат расстреляли
Видно, ты уснула, жалость человечья?!
Почему молчишь ты, не пойму никак.
Знаю, не была ты в эти дни в Трехречье.
Там была жестокость - твой извечный враг.
Ах, беды не чаял беззащитный хутор...
Люди, не молчите - камни закричат!
Там из пулемета расстреляли утром
Милых, круглолицых, бойких казачат...
У Престола Бога, чье подножье свято,
Праведникам - милость, грешникам - гроза,
С жалобой безмолвной встанут казачата...
И Господь заглянет в детские глаза.
Скажет самый младший: "Нас из пулемета
Расстреляли нынче утром на заре".
И всплеснет руками горестными кто-то
На высокой белой облачной горе.
Выйдет бледный мальчик и тихонько спросит:
"Братья-казачата, кто обидел вас?"
Человечья жалость прозвенит в вопросе,
Светом заструится из тоскливых глаз.
Подойдут поближе, в очи ему взглянут -
И узнают сразу. Как же не узнать?!
"Был казачьих войск ты светлым Атаманом
В дни, когда в детей нельзя было стрелять".
И заплачут горько-горько казачата
У Престола Бога, чье подножье свято.
Господи, Ты видишь, вместе с нами плачет
Мученик-Царевич, Атаман Казачий!
1929
В годы революции
Наши матери влюблялись при луне,
вместе слушали с любимым соловья...
Твой возлюбленный - в шинели, на коне;
среди крови гаснет молодость твоя.
Не жених ли твой под Харьковом погиб?
На носилках там не твой ли без ноги?
Сероглазая моя, ведь это твой
комиссарами расстрелян под Москвой!
Молодого мужа, вырвавши из рук,
растерзала разъяренная толпа...
А у той на южном фронте милый друг
под буденновскими шашками упал...
1930
Два государя
Вышел французский король Людовик
Навстречу Николаю - Русскому Царю.
"Брата моего встречу с любовью
И двери ему сам отворю".
Ласковы апостола Петра очи,
Ключи от рая у пояса звенят.
Русский Царь из черной ночи
Входит в пресветлый райский сад.
Лицо - северного снега бледнее,
Глаза - великой тоской горят...
И даже Петр-апостол, робея,
Отшатнулся от скорбных глаз Царя.
А король Людовик смело подходит,
Будто знакомый, будто старый друг.
И приветствует царственного брата при входе
Целованием крестных мук...
Одному в сердце вонзились пули.
У другого на плахе скатилась голова.
Только в глаза друг другу взглянули
И поняли все... Зачем слова?
1930
Не покорюсь!
В глухую ночь,
как летописец некий,
Записываю горе наших лет;
А днем ищу я в русском
человеке
Неизгладимый, негасимый
свет.
Трагическая доля
Ярославны -
Мой горький плач
о гибнущих в бою...
Но тем, кто пал бесцельно
и бесславно,
Ни слез моих, ни песен
не даю.
Живу. Люблю. И верую
по-детски,
Как должен верить
Русский человек...
Но жив во мне строптивый
дух стрелецкий, -
Его ничем не вытравить
вовек.
А Русь молчит. Не плачет
и... не дышит...
К земле лицом разбитым
никнет Русь...
Я думаю: куда бы встать
повыше
И крикнуть "им":
"А я не покорюсь!"
Не примирюсь я с долей
Ярославны!
И пусть пока молчит
моя страна, -
Но с участью печальной
и бесславной
Не примирится и она!
1930
Беглец
Голубели амурские воды
В этот тихий вечерний час.
Он бежал из "страны свободы",
Чтоб свободно вздохнуть хоть раз!
Не убил, не виновен в краже,
И душа чиста у него.
Но страшней пограничной стражи
Во всем мире нет никого.
Черный лес обрисован четко,
Не шелохнется даже лист.
Где-то близко ждет его лодка,
Перевозчик-контрабандист.
Вот уж близко, но бьется сердце...
До свиданья, советский рай!
Ведь не просто лодка, а дверца
Из "страны свободы" в Китай...
Но в кустах запрятанный ловко,
Притаившись кто-то сидел.
И чьей-то угрюмой винтовкой
Был взят беглец на прицел.
И вот здесь... На пороге воли
Обожгло нежданное "стой!"
Захлебнулось сердце от боли
Кровяною волной густой.
Зазвенело в ушах: "Успею!"
Перевел дыханье... Прыжок!
Грянул выстрел! Второй! Скорее!
И упал он лицом в песок...
Не успел. И больше не встанет...
Значит, весело дома жил?
Кто же душу твою изранил?
А потом у границы... добил?
Рассказали амурские воды
Думу мертвых открытых глаз:
- Он бежал из "страны свободы",
Чтоб свободно вздохнуть хоть раз!
1929
Лебединые перья
Спотыкаясь, бреду без дороги я,
Тяжела ты, путина моя!
Говорят о любви своей многие,
Но никто не жалеет меня...
А дорога - песками зыбучими...
Хоть бы смерть догнала, наконец!
Да на темя еще нахлобучили
Медью кованный тяжкий венец...
Кто помог бы? а с ношей уменьшенной
Добрела б до тебя, моя Русь.
Рождена ведь я все-таки женщиной,
Не под силу мне путь... надорвусь...
От людей оградиться бы келийкой,
В свою душу поглубже уйти...
Со своей собачонкою беленькой
Разговоры простые вести...
Песни бережно в сердце вынашивать...
Завести для советников плеть,
Чтобы петь их, друзья, не по-вашему,
А по-моему мне бы их петь!
Чтобы каждая песня без промаха
Била в чье-нибудь сердце! И вот,
Вот тогда только майской черемухой
Моя молодость в них расцветет!
..........................................................................
Смотрит в зори печальными взорами
Лебединая светлая рать.
Тяжело... над чужими озерами
Лебединые перья ронять...
1930
Не сердце, а солнце
Далекому Атаману...
Из нерастрелянной обоймы
Опасность смертная остра!
Я знаю, встретимся с тобой мы
У партизанского костра...
Россия наша молодая
Всегда и всюду впереди,
Не сердце принесу туда я,
А солнце в трепетной груди.
Я за плечо тихонько трону
Того, кто дремлет в стороне.
"Возьми винтовку и патроны,
Умчись на вороном коне!"
И будут дни тогда часами,
Ночами - частые бои.
Удача развернет над нами
Знамена яркие свои!
Любить и ждать я не устану.
Но твой отряд - твоя семья,
И удалому атаману
Дороже Родина, чем я...
И за тобой уйду я в горы -
Твой вестовой, твоя сестра...
Я верю, встретимся мы скоро
У партизанского костра!
1928
Защитник короля
Я - королевский страж и воин,
Открытый бой люблю.
Да будет мой король спокоен:
Я верен королю!
Привык лечить вином в таверне
Ранений тяжких боль.
Бунтует чернь? Я выше черни...
А надо мной - король!
И вот кричащий, пьяный рынок
Вдруг осадил дворец!..
Я вызвал чернь на поединок,
Деритесь, наконец!
................................................................................
Он нанизал на кончик шпаги
Шипящие сердца
И... насмерть ранен, сын отваги,
Упал возле крыльца...
Клич рынка, гнусный клич "свобода"...
О глупость и тоска!..
Он задержал толпу у входа,
Пока пришли войска.
В небесной голубой таверне
Сказал спокойно он:
"Пусть я погиб от злобной черни,
Но мой король спасен!"
1929
Русскому рыцарю
С Дальнего Востока - в Варшаву,
Солнцу - привет из тьмы!
Герою, воспетому славой, -
В стенах варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами - Имя
На пергаменте славных дел.
И двуглавый орел над ними
В высоту голубую взлетел!
Зашептались зеленые дали...
Зазвенела Русская ширь...
Ты - литой из блестящей стали,
Из старых былин богатырь!
И закорчился змей стоглавый,
Видно, пули страшней, чем слова?
И под стены старой Варшавы
Покатилась одна голова...
Нам еще отрубить осталось
Девяносто девять голов...
Но нам ли страх и усталость?
На подвиг каждый готов!
И огнями горит золотыми
Путеводная наша звезда -
Дорогое любимое имя:
"Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!"
И птице нельзя?
Пускай там люди другие...
Не порвется живая нить,
Я хочу уехать в Россию,
Чтобы там работать и жить.
Неужели для певчей птицы
Надо визу, штамп и печать?
И солдаты там на границе
Могут птице крылья связать?
Я тихонько жалуюсь Богу
(Людям жаловаться горда!):
Даже птицу обидеть могут,
Даже птице нельзя туда.
Но кричит отвага: "попробуй!"
Шагни-ка через "нельзя"!
Загляни в сухие от злобы,
В помутневшие их глаза.
1930
Хлеб и угол
Свой собственный и хлеб и угол -
Награда за тяжелый труд.
Собака заменяет друга,
Стихи о вечности поют...
Свой собственный и хлеб и угол...
И пусть пытливая душа
Над рифмой звонкой и упругой
Замрет... и мыслит не спеша.
Что мне Нью-Йорк, Париж и Прага?
Зачем мне белокурый паж,
Пока шуршит в руках бумага
И дышит черный карандаш.
За желтой колесницей славы
Я, задыхаясь, не бегу;
Зато писать имею право
И на песке и на снегу.
Чужие книги прочитаю,
В чужие души загляну, -
Но не забуду гор Алтая,
Не разлюблю мою страну!
Не надо золота и славы.
Ты, озаривший путь звездой,
Дай человеческое право
Мне свить на родине гнездо!
В вечерний отдых от заботы,
Чтобы могла сказать потом:
- И хлеб мой честно заработан,
И на родной земле мой дом.
1930
