Ольга Ходаковская, кандидат философских наук, зав. архивом Санкт-Петербургской епархии (Санкт-Петербург)
Отрывок из рукописи «Там где сияют горные вершины
Документальное исследование жизни и трудов преосвященного Пимена епископа Семиреченского и Верненского, священномученика (1879−1918)»
В сокращенном виде представляемый здесь материал о епископе Сергии (Лаврове) опубликован в «Церковно-историческом Вестнике», 2010, №15
В галерее деятелей Российской Православной Церкви начала XX века урмийский миссионер епископ Сергий, он же Лавров Алексей Петрович (1878, 2 февраля – 1937, 10 ноября), предстаёт в двоящемся, контрастном освещении. По его жизни, как у большинства его современников, прокатились колёса эпохи, но под давлением трагических обстоятельств биография этого человека обнаружила не величие постоянства и твёрдости, а слабость сомнений и хаос поступков.
Сын священника из Мценского уезда Орловской губернии при выпуске из С.-Петербургской духовной академии имел почётное право остаться в академии профессорским стипендиатом. Рецензент его кандидатского сочинения «Учение Мальбранша о видении всех вещей в Боге» рекомендовал оставить Лаврова профессорским стипендиатом даже в том случае, если бы он занимал в разрядном списке место и ниже второго. Не без влияния обаяния личности профессора Болотова иеромонах Сергий (Лавров) предпочёл отправиться миссионером на Восток, в Урмийскую Православную миссию и взять на себя нелёгкую ношу обращения бывших несториан в единоверный, дружественный народ.
«Я всё ещё не могу отправить в св. Синод перевод литургии на сирийский язык, потому что его приходится много раз пересматривать. Чем больше осваивается о. Сергий с языком, тем становится строже к предшествующей работе. Знакомясь с богослужебными книгами, он находит всё более подходящие выражения для той или другой мысли, и перевод тогда редактируется заново», – сообщал в Петербург начальник миссии архимандрит Кирилл (Смирнов).
Молодой иеромонах казался идеальным сотрудником. Его старший товарищ архимандрит Кирилл в одном из донесений в Петербург
Архимандрит Кирилл (Смирнов) нач. Урмийск. миссии 1902-1904
писал, что ему остается лишь мечтать о других делателях Миссии − сильных верой, разумом, терпеливым усердием и любовной покорностью старшим, словом, таких, каким является иеромонах Сергий.
После такой аттестации становится понятным стремительный карьерный взлёт миссионера. В 26 лет уже архимандрит, начальник Урмийской миссии! Руководить ею он продолжал последующие 12 лет (1904−1916). Что и говорить, забыть миссионерскую деятельность епископа Сергия (Лаврова) было бы несправедливо. Заслуги его в насаждении православия на Востоке огромны.
В Петербурге в Российской национальной библиотеке хранится книга в голубом сафьяновом перплете том проповедей о. Сергия «Пастырская свирель». На титульном листе стоит надпись: «Его императорскому Величеству Государю императору Николаю Александровичу издательских трудов Урмийской Миссии всеподданнейшее приношение». На книге стоит экслибрис императорской библиотеки Зимнего дворца и пометка служащего о том, что книга поступила 7 февраля 1914 г. Экземпляр «Пастырской свирели» был преподнесён Государю при личной встрече на аудиенции 21 января 1914 г.
Плетения духа в представленных здесь проповедях миссионера, может быть, более чем следовало, отвлечённы и утончённы…
Незадолго до того, 1 декабря 1913 г., состоялась хиротония архимандрита Сергия в сан епископа Салмасского, а 6 мая 1914 г. он был причислен к ордену св. Владимира 3-й степени. Это были незабываемые дни его признания, востребованности и блестящих перспектив.
Сладость триумфа епископ испил сполна, возвращаясь после хиротонии из Петербурга в Персию. В городах Хое и Дильмане его торжественно встречали русские военные отряды. Войска выстраивались шпалерами, гремели полковые оркестры, в отрядных церквах служились молебны и произносились приветственные речи. А в самой Урмии при колокольном звоне и с пением тропаря преподобному Сергию навстречу вышел крестный ход. Помощник начальника миссии, архимандрит Пимен (Белоликов), встретив епископа на посту Керим-Абад, мчался обратно, чтобы выйти навстречу уже из домовой церкви Миссии, включившись в задуманную заранее грандиозную церемонию. Чтобы подчеркнуть значимость встречи и усилить её общественный резонанс, отец Пимен запечатлел её моменты на страницах издававшегося миссией журнала «Православная Урмия», который мы приведем здесь, немного сократив, чтобы не утомлять читателя слишком длинной цитатой:
«Уже за сорок вёрст от Урмии стали появляться верховые сирийцы, явившиеся приветствовать прибывшего русского архиерея. В 25-ти верстах епископа встретили казаки Горско-Моздокского полка, сюда же приехал вице-губернатор Урмии встречать епископа − честь, приравнивающая последнего к рангу посланника великой державы…. Чем ближе к городу, тем толпы встречавших становились гуще… войска трёх родов оружия шеренгами встали по ближайшей к Миссии улице, украшенной флагами. По этой же улице последовал навстречу преосвященнейшему Сергию крестный ход из миссии... Далеко разливалась волна народа, но ещё дальше раздавались эти патриотические и церковные молитвы русских людей. Их пели все ученики миссийского училища, их повторяли православные воины, их провозглашали члены миссийского клира. По отзыву всех, Урмия никогда не видела такой встречи».
При эвакуации во время военных действий на Кавказском фронте Миссия оказалась с волною беженцев на границе России. Действия епископа Сергия помогли тысячам ассирийских христиан. Благодаря его телеграфным запросам и ходатайствам перед Эриванским губернатором и Наместником Кавказа, ассирийцам были оказаны льготы на таможне и помощь деньгами. Епископ выезжал из Тифлиса в Эриванскую губернию для ознакомления с положением беженцев, устроенных в армянских и сирийских сёлах, принимал участие в собраниях комитета помощи пострадавшим от войны. Надежным покровителем и ходатаем за христиан-ассирийцев он показал себя и при повторной двухнедельной эвакуации. Лишь только угроза оккупации миновала, епископ сам лично отправился в штаб фронта, находившийся в Салмасе, и привёз разрешение на возвращение беженцев в свои дома.
[Епископ Сергий в Миссии с патриархом несториа Мар Шемун Беньямин и русскими офицерами 1916]
Епископ Сергий в Миссии с патриархом несториа Мар Шемун Беньямин и русскими офицерами 1916
Благодаря епископу Сергию произошло сближение России с патриархом несториан Мар-Шимун Биньямином. В ходе диалогов, которые начальник Миссии вёл с ним, патриарх склонился к переходу в Православную Церковь, а это означало, что в случае благоприятного для России исхода на Кавказском фронте, на новых территориях империи, а именно в горах Курдистана, находился бы дружественный России единоверный народ.
В периодическом издании «Православная Урмия» глава Миссии печатал собственную миссионерскую публицистику. Преосвященному Сергию была свойственна одна черта, дополняющая и, может быть, в какой-то мере объясняющая мотивацию его поступков, особенно в дальнейшем. Его безграничное самоуважение не допускало самоиронии даже в лёгкой форме. Поэтому он не замечал и не чувствовал недочётов и комизма некоторых собственных положений. В этом убеждает эпизод из его «Дневника миссионера». Речь шла об одном миссионерском рейде в горную местность, в места проживания курдских племён. Дорога была сопряжена с большой опасностью нападения из засады. Услышав выстрелы, начальник Миссии и сопровождавший его казачий конвой свернули на гору. Далее шло описание сложности подъёма, почти вертикального, по скользкому склону. «Тем более что я был в галошах и вёл под уздцы лошадь, рискуя ежесекундно скатиться вниз и расшибиться». Миссионер, убегающий от разбойников по вертикальному склону в галошах и, наверное, в тёплой рясе, да ещё с лошадью, которую он тянет за собой… Но автор, сохраняет невозмутимую серьёзность.
С епископом Семиреченским и Верненским Пименом, ныне причисленным к лику священномучеников, их связывали восемь лет служения в небольшой группе сотрудников Урмийской миссии, общие тревоги и опасности периода персидских революций, первой мировой войны. Был и другой момент. Начальник Миссии обрекал своего не менее даровитого и энергичного сотрудника, являвшегося его заместителем, на роль «вечного второго». Готовность отца Пимена к самостоятельному решению вопросов, яркая инициативность не могли развернуться в полной мере. Более того, они не могли развернуться никак. Как старожил Миссии и как её глава, отец Сергий оставался единоначалием, которому его помощник осознанно уступал ради общей пользы дела. Как деятели они были равномасштабны, но и тяготились друг другом. Вот что пишет в рапорте митрополиту Петроградскому начальник Урмийской миссии епископ Салмисский Сергий:
«В последнее время мой помощник в служебно-дисциплинарном отношении стал настолько невыдержанным и некорректным, что я затруднялся бы его иметь помощником в высшем сане [имеется в виду епископский сан – О.Х.], опасаясь тогда положительно резких выступлений с его стороны. Он настолько не в состоянии сдерживать себя, что открыто в некоторых случаях восстаёт против меня. Он сам заявил, что служить здесь больше не будет. Ценя в нём работника, я до сих пор терпел и молчал в течение чуть ли не 10 лет. Но он, пользуясь этим и прикрываясь авторитетом давно служащего в миссии, не будучи в состоянии, к своему собственному сожалению, владеть собой, не перестаёт огорчать меня своими действиями, хотя и не постоянными. Это плохо влияет на моих сослуживцев, как будто и они в этом находят ободрение к нежелательному образу действий...»
Кто из них был прав, кто виноват? Только факты говорят сами за себя − практически все иеромонахи, приезжавшие в Миссию, с начальником не уживались. Ювеналий (Масловский) находился в миссии 8 месяцев (конец 1903 − август 1904); Корнилий (Соболев) и Сергий (Шемелин) − немного больше одного года (осень 1904 − декабрь 1905); Алексий Кузнецов − полгода (1908, весна-осень); Антоний (Марценко) − около 9 месяцев (лето 1914 − весна 1915); Димитрий (Борисенко) – несколько месяцев (1914, лето-осень). В этой статистике в первую очередь повинны свойства характера начальника Миссии, что подтверждал и отец Пимен, − наиболее стойкий сотрудник, трудившийся с ним на протяжении восьми лет, но, в конце концов, написавший: «Мои протесты против его самоволения способствовали только моему удалению из Урмии».
Некоторые действия епископа Сергия на посту начальника Урмийской миссии вызывали негативную оценку на официальном уровне: в дипломатических кругах и у русской администрации на Кавказе.
В 1915 году 28 июля на имя обер-прокурора пришла шифрованная телеграмма от наместника Кавказа. Граф Воронцов-Дашков сообщал, что не имеет доверия к епископу Сергию на основании «имеющихся у него сведений от его паствы», а также просил передавать деньги, которые будут выделены на нужды христианского населения, не епископу, а русскому вице-консулу в Урмии. Наместник давал понять, что дальнейшее пребывание Сергия в Урмии он признаёт нежелательным. Следом уже министр иностранных дел С.Д. Сазонов просил незамедлительно отозвать епископа Сергия в Россию, указывая на недопустимое прямое вмешательство начальника Урмийской духовной миссии в политические и военные дела.
Терпение дипломатов переполнила телеграмма, отправленная епископом Сергием урмийскому вице-консулу В. Никитину в июле 1915 г.: «Положение сирийцев-несториан критическое. Они окружены курдами. Мар-Шимун в Салмасе, в нашей миссии. Я выезжал к нему. Если не будут заняты Джуламерг и Диза Гяварская для открытия выхода, христианам угрожает гибель. Неужели теперь будут брошены? Если сойдут в Урмию, будут полезны с оружием; это сирийские черногорцы. Урмийские дела плохи. Отход от Вана вызывает тревогу, близкую к панике. В случае эвакуации нужно обеспечить выход христиан взятием заложников мусульман». Послание диктовалось искренней озабоченностью за судьбу тысяч людей, но начальник заграничной миссии недопустимо превышал свои полномочия.
В России свободной епископской кафедры для епископа Сергия не оказалось. (Намечалось место третьего викария Херсонской епархии, но правящий архиерей от помощника отказался, ссылаясь на отсутствие помещения и средств).
Уже 25 февраля 1916 г. обер-прокурору А.Н. Волжину пришло повторное требование отозвать Лаврова. Князь В. Орлов напоминал из Тифлиса: «…Нежелательный характер деятельности названного епископа внушает весьма серьёзные опасения, как в смысле осложнения отношений между духовной Миссией и нашим вице-консулом, так и в виду могущих возникнуть прений с миссиями, французской и американской. При таких обстоятельствах и принимая во внимание, что события настоящего времени требуют особенной осторожности и такта со стороны всех представителей русской власти в Персии, каковым требованиям епископ Сергий совершенно не удовлетворяет, Августейший наместник признаёт дальнейшее оставление епископа Сергия в Урмии совершенно недопустимым. Как в интересах политических, так и по соображениям военного характера. Вследствие чего, по поручению Его Высочества, обращаюсь к Вашему Высокопреосвященству с покорной просьбой не отказать принять меры к скорейшему отозванию епископа Сергия из Урмии. При этом считаю необходимым присовокупить, что более подробные данные о характере деятельности еп. Сергия в Урмии вы можете получить от министра иностранных дел, который в данном вопросе присоединяется к высказанному пожеланию Августейшего Наместника».
Епископа Сергия вызвали в Петроград. Сам он до последнего момента не догадывался о причинах вызова и просил письменного сношения взамен личной явки. Между тем назначение на его место архимандрита Пимена с возведением в сан епископа Салмасского было уже согласовано всеми ведомствами. Бывшему «абуне» ассирийской православной паствы предложили место в Пермской епархии − вторым епископом. Это была викарная кафедра, которую епископ Пермский Андроник готовил для полюбившегося ему и пермякам архимандрита Пимена, уже два года служившего в Перми. Оскорблённый всем существом, гордый Сергий назначение не принял и в Соликамск не поехал. Удивительная вещь! Его оставили в покое. Как говорится, невольник не богомольник. Через полгода последовало новое назначение − в город Верный на вновь созданную викарную кафедру Туркестанской епархии, но и епископом Семиреченским и Верненским, епископ Сергий остался лишь на бумаге. Задворки России, к тому же подчинённость вышестоящему архиерею, видимо, казались ему незаслуженной участью. Но, скорее всего, он надеялся вернуться в Урмийскую миссию. Союз с ассирийскими христианами у него был давний и прочный.
В этой истории с бойкотом назначений поражает один момент. В недалёком будущем второй епископ Пермской епархии, викарий Соликамский, а им стал преосвященный Феофан (Ильменский), принял смерть и ныне − славу мученика за веру. Как и епископ Пимен на Семиреченской кафедре. Зенит святительских достижений сергиева духа остался в Персии в служении миссионерскому делу.
Ко времени прихода революционных перемен в России епископ Сергий находился не у дел. Проживал в Тамбове под крылом верного старой дружбе архиепископа Кирилла (Смирнова), с которым они когда-то поднимали Урмийскую миссию из руин. В списках у патриарха Тихона на лето 1918 г. он проходит как заштатный епископ.
По каким-то причинам епископ Сергий перебрался на жительство в Киев. В Москве между тем открылся Всероссийский Поместный Собор, на который прибыло 40 епископов. Не имея кафедры, преосвященный Сергий на этот пир зван не был. Ему ничего не оставалось, как издалека укрепляться в оппозиционном критическом духе. В Киеве он выпустил брошюру под названием «Кризис православия, или правда о Русской Церкви», в которой дал отрицательную оценку возобновлению патриаршества, самой процедуре избрания патриарха и изложил основные положения церковного обновления, − те самые, которые давно назревали в церковных реформаторских кругах.
«Широкая реформа всех сторон церковной жизни − вот какая нужда стоит перед православием. Разумеется, это можно осуществить лишь в том случае, если члены церковного общества православного отрешатся от того исторического предрассудка, что будто церковь, какая она есть, во всём вечна и неизменна»
Он перечисляет все пункты, которые в скором времени начнёт осуществлять на деле обновленческое ВЦУ: замена мертвого языка на живой русский; пересмотр и сокращение богослужебного чина; изменение одежды и внешнего вида клириков; избрание архиереев из белого духовенства; второбрачие для вдовых священников и т.д.
Аттестацию личности Патриарха Тихона он даёт в связи размышлением об общецерковной пользе. «Ласковый уступчивый тон, податливость, снисходительность не всегда гарантируют пользу для церковного дела… Только церковные, беспочвенные, далёкие от жизни мечтатели-идеологи, да благочестивые любители благолепных служб могли повести дело по такому направлению», то есть к избранию такого главы Церкви.
В 1918−1919 годах епископ Сергий «под влиянием революционных настроений» переходил в англиканство. К сожалению, неизвестны обстоятельства этого перехода. Ташкентский протоиерей о. Михаил Андреев писал, что получал из Киева письма с подробными рассказами о снятии им сана, отречении от православия. Вписьмах, по его словам, приводились факты, газетные ссылки, имена свидетелей, в числе коих назывался известный профессор Киевской духовной академии протоиерей Гроссу.
В 1920 г., настрадавшись в круговерти гражданской войны и переосмыслив многое, Лавров возвратился в лоно Матери-Церкви. В скупых сведениях об этом содержится эпизод, приведенный в воспоминаниях келейника митрополита Антония (Храповицкого): «После литургии пили чай с молоком и маслом, а затем начался приём. Приходила масса публики… Приходил и немного свихнувшийся епископ Сергий Лавров, остриженный, в каком-то халате с лицом смущённым, но от владыки вышел сияющим и как бы перерождённым».
А митрополит Евлогий, вспоминая январь 1920 г., пишет:
«Новороссийск представлял сплошной лазарет. В больницах и госпиталях не знали, куда девать больных. Мне довелось посетить одну из больниц. Епископ Сергий (Лавров) начальник Урмийской миссии, человек неуравновешенный, под влиянием революционных настроений объявил себя принадлежащим англиканской Церкви. Его от Православной Церкви отлучили. Во время моего пребывания в Екатеринодаре до высшего Церковного Управления дошли сведения, что он раскаивается, и мы тогда же его воссоединили. Теперь я узнал, что он лежит в сыпном тифе, в одной из больниц для тифозных. Туда я и направился, чтобы сообщить ему о восстановлении его общения с православной церковью и принести некоторое денежное пособие. Трудно себе представить тяжёлую картину, которую я увидел… больные лежали и на койках, и под койками, и в проходах. Стоны, бред… И тут же две сестрички милосердия щебечут о чем-то у себя в комнате. Кругом вопли «воды!.. воды! Жажду!», а сестры равнодушно санитару: «Иван, дай воды!» − и продолжают прерванный щебет. Я был возмущён. Разыскивая епископа Сергия, я случайно натолкнулся на больного члена Государственной Думы Антонова. Лежит в жару, весь красный… наконец, я отыскал преосвященного Сергия. Когда-то он был красивый, а теперь и не узнать: лицо искажённое, измученное, глаза мутные, губы иссохшие.
− Мой приход – весть, что Вы воссоединены, − сказал я.
− Благодарю Бога за болезнь, − зашептал он, теперь я всё понял… Как мелко, глупо то, чего я домогался…»
Епископ Сергий был поставлен во вновь учреждённую Новороссийскую и Черноморскую епархию, недавно реорганизованную из Сухумской.
В 1920 г. большинство епископата Высшего Временного Церковного управления на Юге России эмигрировало, но преосвященный Сергий почему-то остался в России. С приходом красных он был арестован и отправлен в Москву, оттуда выехал в ссылку в Великий Устюг. Через год срок ссылки закончился, и в марте 1922 г. епископ Черноморский поспешил обратно в Москву. Ни он, ни другие архиереи синодального поставления ещё не поняли игры, начатой 4-м отделом во главе с Е. Тучковым. Они строили планы на время освобождения от ссылки… Никто не думал, что отныне каждый обречен на скитание по глухим углам отечества. Через два месяца его арестовали вновь и препроводили на туркестанскую окраину, в городок Теджен, расположенный на линии Закаспийской железной дороги.
Наездами епископ бывал в Ташкенте. По воспоминаниям архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), епископ Сергий и архиепископ Иннокентий (Пустынский) в январе 1923 г. провели в Ташкенте чин наречения во епископа архимандрита Виссариона (Зорнина). Это был шаг, направленный на то, чтобы оградиться от обновленчества. «На другой день, − пишет епископ Лука, − наречённый епископ был арестован и выслан из Ташкента… преосвященный Иннокентий был очень испуган и тайно ночью уехал в Москву».
Епископ Сергий вернулся в Теджен, и здесь резко сменил автокефальные позиции. В мае месяце 1923 г. появилось его воззвание, в коем призывалось благословение на только что состоявшийся в Москве первый живоцерковный собор, а сам раскольничий собор именовался «пасхой после пасхи». Лавров предложил себя в качестве епископа в ташкентскую обновленческую церковь. Он письменно попросил уполномоченного обновленческого ВЦУ в Ташкенте протоиерея А. Микулина переместить его с черноморской кафедры на туркестанскую, обещая послужить делу примирения возникшей в Ташкенте церковной распри. 2−3 мая 1923 г. ташкентские обновленцы провели свой епархиальный съезд. На нём единогласно постановили возбудить ходатайство о назначении Преосвященного Сергия, епископа Новороссийского и Черноморского управляющим Туркестанской епархией.
Новый виток в биографии бывшего урмийского миссионера имел сложную конфигурацию. По каким-то причинам назначение не состоялось. Из Москвы в Ташкент прибыл обновленческий епископ Николай Коблов. К этому времени ссыльный епископ Черноморский Сергий из Теджена перебрался в Ташкент. Надежду получить полномочия правящего архиерея и одному ему ведомыми путями привести церковь к примирению не умерла. Оставался шанс сделать заход из другого лагеря. В 1924 г. «тихоновцы» из мирян г. Ташкента зарегистрировали две общины с требованием предоставить им два храма − вокзальную Благовещенскую церковь и Сергиевскую приходскую. Передача властями тихоновцам церкви знаменует приезд сюда тихоновского епископа, − забеспокоились в обновленческом стане. Действительно, тихоновский епископ вскоре появился. Указом Патриарха Тихона от 12(25) января 1925 г. им был назначен с титулом «Семиреченский и Верненский, временно управляющий Туркестанской епархией»… преосвященный Сергий (Лавров).
Мартом 1925 г. датированы его первые резолюции. Имя тихоновского епископа Сергия было на слуху в Туркестане, благодаря посланию, направленному теперь уже против обновленческого раскола: "Смиренное Послание к пастырям и чадам Православной Церкви Семиреченской и Туркестанской епархии, уклонившихся в обновленческий раскол". Это и последовавшие за ним другие воззвания имели большое значение. Один за другим священники стали писать заявления с покаянием и просьбой принять их в «старую Церковь». Собственноручная запись епископа Сергия 1925 года по поводу одного такого прошения гласила: «Сего 11 апреля (нового стиля) в субботу Лазареву в храме преподобного отца нашего Сергия Радонежского г. Ташкента пред Его Преосвященством епископом Семиреченским и Верненским Сергием (врем. Управляющим Туркестанской епархией) священник Николай Григорчук принёс покаяние в том, что уклонялся в обновленческий раскол, и благословением Его Преосвященства и молитвою принят в братское общение во Христе, как отрекшийся от упомянутого заблуждения. Память святейшего Патриарха Тихона, ныне в Бозе почившего, он почтил участием в молениях об упокоении души его как новопреставленного раба Божия святейшего Патриарха Тихона». Священник Григорчук восстанавливался во всех правах священства без какой-либо епитимии. Епископ Сергий не требовал от тех, кого принимал из раскола, публичного покаяния.
В Ташкенте Лавров стал своим человеком в семье находившегося в то время в ссылке управляющего Туркестанской епархией епископа Луки (Войно-Ясенецкого). В письмах к нему отчитывался о состоянии дел в епархии. Для преодоления раскола было сделано действительно много. Об этом можно судить по письму священника Григория Лазуревского от 8 декабря 1925 г., посланному епископу Семиреченскому и Верненскому Сергию (Лаврову) из г. Алма-Ата.
«Из обстоятельств, а тем более из разговоров видно, что для перехода всего духовенства в истинную церковь не хватает Вашего преосвященства присутствия. В виду чего по поручению Церковного Совета, просим Вас, Владыко, если найдёте для себя возможным, приехать в г. Верный, если не навсегда, то хотя бы временно. Мы уверены, что Ваше появление заставит обратиться, если не всё заблудшее духовенство, то, по крайней мере, 2\3, а то даже и весь народ, столкнутый духовенством с истинного пути, снова встанет на него, и в день Рождества Христова, как звезда над вертепом, над Семиреченской областью воссияет истинная вера».
В Верный (Алма-Ату) преосвященный Сергий так и не прибыл, потому что 6 декабря 1925 г. был арестован.
По мнению ташкентского протоиерея Михаила Андреева, в Ташкенте «этот неспокойный и неустойчивый человек... сделал вреда тихоновской церкви больше, чем если бы он оставался в обновленчестве». Все хорошо помнили его воззвание 1923 г. о «пасхе после пасхи», а между тем покаяния никто не услышал.
Вернувшись из ссылки в феврале 1927 г., епископ Лука терялся в несовместимых отзывах о своём заместителе. Надо отметить, отзывы были вполне адекватны личности епископа Сергия. В доме преосвященного Луки за него горой стояла занимавшаяся хозяйством и детьми Софья Сергеевна Велецкая. Она утверждала, что вопрос «о православии еп. Сергия не может даже и подниматься, потому что он (Лавров) выше всяких разговоров и суждений и что в их доме этот разговор не терпим» . В то же время епископа Сергия видели посещающим публичные заведения, с папиросой в зубах, откровенно нарушающим посты. Но митрополит Киевский Михаил (Ермаков), отбывавший ссылку в Ташкенте, говорил о нём как о достойном пастыре, которого многие из паствы полюбили за кротость, смирение и незлобие. «Категорически спросите епископа Сергия, − просили третьи, − издевается, что ли он над православными христианами, то своей изменой в пользу живой церкви, то вот такими поездками в Мерв («бежал с одной девицей»). Его место в Живой Церкви, или в англиканстве, или где ему угодно!..»
На докладной записке епископа Луки в Москву заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) наложил резолюцию с резким решением. Он запретил Лаврову служение впредь до публичного покаяния.
Основная причина конфронтации епископа Сергия с тихоновским духовенством заключалась в категорическом отрицании необходимости публичного раскаяния при выходе из раскола. Здесь-то и нашла коса на камень, отсюда пошли взаимные обиды и демонстративность поступков. В феврале 1927 г. освобождённый из тюрьмы епископ Сергий в ответ на жесткий приказной тон митрополита Сергия и в качестве ноты на всеобщую недоброжелательность объявил о повторном уходе в стан раскольников. Об «исходе» он незамедлительно сообщил через газету. «Настоящим обращением, − писал он в «Правде Востока», − я аннулирую значение своих канонических посланий». По его словам, они вызывают в нём чувство досады и раскаяние, им завладела в тот момент психология борьбы. Он уверял, что идеям нового движения давно сочувствовал и даже выступал публично с целью их пропаганды. .
Уполномоченный обновленческого синода по Ташкентской епархии сообщал в Москву: «Епископ Сергий, по желанию которого я посетил его 4 февраля, заявил мне, что никакие препятствия не в силах удержать рост нового церковного сознания в Русской Церкви, что церковная жизнь в прежних формах не может существовать в новой России, а потому он, епископ Лавров, окончательно и бесповоротно решил присоединиться к синодальному течению в русской Церкви, как понявшему и более правильно оценившему происшедший в жизни русского народа переворот и взявшему на себя подвиг обеспечить существование Церкви применительно к новым условиям».
О том же Лавров говорил с амвона ташкентского кафедрального собора на всенощном бдении 20 февраля 1927 г. При этом он добавил нечто новое: «Наконец, как человек, я заявляю, что и здесь хочу и ищу свободы. Права на личную жизнь, на её устроение должно сделаться неотъемлемым для епископов»
Для нового назначения Сергий выехал в Москву. В обновленческом журнале оперативно публикуется его проповедь на тему: «Суббота для человека, а не человек для субботы», произнесённая в Москве в первую неделю великого поста в церкви Троицкого подворья.
Как при этом не вспомнить слова самого епископа Сергия, сказанные в 1913 г. при его епископской хиротонии: «Не приближайся к тайне спасения людей с обыкновенным житейским настроением: отбрось всё греховное, мирское, плотское, влекущее #_ftn3 _ftnref22_ftnref24a id=долу. О, к#_ftn15#_ftn21 ак страшно потрясающи эти слова! Какого нравственного совершенства требуют они от епископа. От него требуется быть не менее чем земным ангелом»
На одном экземпляре обновленческого журнала с великопостной проповедью епископа Сергия неизвестным лицом приписано карандашом: «Увы, эти возвышенные мысли сказаны человеком с тёмным прошлым. Когда-то он был начальником Урмийской миссии. Синод вынужден был уволить его за нецеломудренные деяния, ставшие известными в печати и в дипломатических кругах Персии. А в Ташкенте всем было известно, что его склонность к обновленчеству шла параллельно с возникавшей иногда склонностью к одной учительнице».
Жёсткость, с которой обошлись с Лавровым ташкентские собратья и которая сквозила в резолюции из Москвы, смущала епископа Луку. Он сомневался, так ли уж необходима публичность покаяния. «Вчера случилось ужасное душепотрясающее событие! – говорил он с амвона Сергиевской церкви Ташкента, в которой еще недавно совершал богослужения епископ Сергий. – Мой собрат, епископ Сергий, перешёл в раскол «обновленчества». Вчера и сегодня он служил у ужасного для всей туркестанской епархии протоиерея Бритского. Сегодня мне было очень тяжело, и я не мог молиться ни за вас, ни за себя. Я и раньше знал шаткость и уклон епископа Сергия к обновлению, но думал, − раз его избрал св. Патриарх Тихон, то, не приняв епископа Сергия, мы пошли бы против него. Я со слезами на глазах просил его покаяться, заклинал именем Христа, но он не хотел каяться. Я думал, что он исправился, когда получал от него письма, в которых он писал как истинный борец против обновления. Но оказалось, что я жестоко ошибался. Многие из вас мне говорили, чтобы я, как перешёл сюда, освятил церковь, но я сказал, что пока я − епископ Ташкентский и Туркестанский, эта церковь не будет освящаться… и вот теперь, когда я сегодня освящал эту церковь, со мной случилось то, чего я не желал бы каждому из вас. Когда я после этого служил литургию, то я чувствовал, что мне Бог подсказывает, что я не так делал, как должно быть… Я осуждал епископа Сергия, а меня осудил Бог. Я не знаю, что было в душе епископа Сергия, когда он переходил к обновленцам. Нам нужно молиться за него, а не осуждать его… Также я не позволю, чтобы захотевшего перейти к нам обновленцев заставлять каяться публично. Пусть придут ко мне, и я буду накладывать на них епитимью; но каяться публично они не будут. Итак, не будем осуждать епископа Сергия, а будем молиться за него» .
30 июля 1927 г. священноначалие командировало епископа в распоряжение обновленческого Сибирского Церковного Управления. Выезжал ли он туда – неизвестно. Лишь некоторое время Лавров проходил в обновленческих изданиях как епископ в Хакассии. На заседании обновленческого Пленума Священного Синода от 23 ноября 1927 г. по докладу Комиссии о браке священнослужителей и мирян была сделана резолюция, прямо касавшаяся женившегося епископа Сергия. В ней признавалась незыблемость постановлений Собора 1923 г. Это означало, что монахи-епископы были не вправе снимать с себя монашество. В резолюции Президиуму поручалось послать телеграмму, налагающую запрещение священнослужения епископу Сергию (Лаврову) впредь до соборного о том решения».
С марта 1929 г. Лавров пребывал за штатом, проживал в Москве. Зарабатывал на жизнь переводами для редакций газет. 23 июля 1931 г. на гребне очередной волны арестов среди духовенства его арестовали и приговорили к пяти годам заключения в лагерь. Заключение заменили ссылкой на Северный Урал в г. Берёзов. С 1934 г. ссылка продолжилась в Тобольске.
Касательно обстоятельств этого периода отыскалось несколько строк:
«Епископ Сергий Лавров приходил к Невё (католический епископ − О.Х.) буквально со слезами на глазах. Рукоположенный в 1913 году, он покинул иерархию митрополита Сергия и ушёл к обновленцам. Они возвели его на Ташкентскую кафедру, где этот епископ-монах публично женился и попытался с амвона оправдать своё поведение. В июне 1931 года – тогда он уже оставил кафедру – Лавров приходил к Невё (письмо Невё от 8 июня 1931 года). Он был арестован и приговорён к трём годам ссылки на Урале: у него забрали книги на иностранных языках, наперсный крест и панагию, пообещав отпустить на волю, если отречётся от Бога. Когда срок ссылки истёк, Лавров вернулся в Москву и снова пришёл к Невё. «Я увидел бедно одетого человека. Он плакал, рассказывая о своих несчастьях, горько сожалея о том, что сделал. Супружеская жизнь не удалась, и он жил совсем один, давал частные уроки современных иностранных языков и делал переводы, чем и зарабатывал на хлеб. Потом он исчез, и я вскоре узнал, что его арестовали. На днях я получил от него письмо, отправленное из Тобольска 16 октября: он пишет, что его задержали на некоторое время в Березове (возле Оби, в пятистах километрах к югу от Обдорска) и только что отправили в Тобольск, где ему придётся остаться до мая 1936 года. Он голодает и просит о помощи: я послал ему кое-какую еду».
Что касается женитьбы, то свет на неясность этого момента биографии в какой-то степени проливают две заметки из ашхабадской газеты. В железнодорожной школе г. Теджен преподавала учительница Берзина, она упоминается как духовная дочь епископа Сергия. С ней он продолжал вести переписку после выезда в Ташкент. Власти Теджена подняли тревогу по поводу того, что в советской школе преподаёт фанатично верующая в Бога особа. Её увольняют. (При этом пострадал её отец − заслуженный уважаемый учитель, которого переводят в другое место).
И вновь хотелось бы привести цитату. На отпевании профессора В.В. Болотова студент II курса духовной академии Алексей Лавров произнёс мудрые слова: «Жизнь подчас, да и вообще слишком кратка, чтобы терять её ограниченные часы на бесцельные блуждания по распутьям, лелея себя сомнительной надеждой когда-нибудь волею случая вступить на настоящую дорогу».
Бывшего епископа Сергия (Лаврова) в последний раз арестовали 10 октября 1937 г. По делу, такому же условному, как и тысячи других, проходило 15 человек. Кроме епископа − три священника, диакон и 10 мирян. Только один из них получил 10 лет, остальные пошли под расстрел по решению тройки Омского УНКВД от 4 ноября 1937 года. Все были умерщвлены 10 ноября того же года в Тобольске. Очень возможно, что смерть епископ Сергий (Лавров) принял, как подобает христианину.
Возвратимся к делам Урмийской миссии. В одном из донесений обер-прокурору В.К. Саблеру архимандрит Сергий обозначил личный состав Урмийской миссии: «С 1905 г. произошло фактическое сокращение состава Миссии вследствие неоднократной неудачи в назначении членов Миссии с высшим образованием, – так что с 1907 г. пришлось мириться с уменьшенным составом, именно: начальник и член Миссии со званием помощника начальника в качестве правомочных вершителей миссионерского дела, остальные же служащие второстепенного ранга». Начальник Урмийской миссии епископ Сергий (Лавров) и его официальный помощник архимандрит Пимен (Белоликов), упомянутые в записке как «правомочные вершители дел миссии», в истории Урмийской Духовной Миссии оставили разный след. Портреты их, как миссионеров, при общем сходстве имеют заметные различия.
Волею судьбы в миссионерской нише Лавров занял место раньше Белоликова, и за ним сохранялось первенство более старого сотрудника. Первое побуждение к миссионерскому делу и изучению восточного христианства Алексей Лавров получил ещё в годы обучения в Петербургской духовной академии от известного исследователя и знатока христианского Востока профессора В.В. Болотова. В Персии он начинал как сотрудник архимандрита Кирилла (Смирнова) – личности харизматической, наделённой редкой энергией, мыслившей и действовавшей масштабно и с толком. Именно архимандрит Сергий стал прямым наследником его живого примера. Наконец, как начальник Миссии, а им он стал в возрасте 25 лет, Лавров имел ту необходимую меру свободы, которая побуждала его к активности и обеспечивала положительный эмоциональный настрой. Стеснение вольнолюбивого начальственного духа он получал лишь от дипломатических кругов. Был ли он ревнив по отношению к своему Помощнику? Определённо нет. Доказательством тому – рапорты в Св. Синод с предложениями возвести архимандрита Пимена в сан епископа, ибо «иного способа сохранить его для миссии нет». Острое чувство собственного достоинства, свойственное епископу Сергию, не позволило бы ему опуститься до мелкого соперничества в чинах и званиях. Доминантой характера этого человека было, скорее, стремление подчинить людей и обстоятельства своей воле, при этом он ни в малой мере не сомневался, что это служит для пользы дела. Здесь кроется объяснение и его острых конфликтов с новыми сотрудниками, и с католической миссией в Салмасе, и вмешательство в большую российскую политику. Не секрет, что чисто миссионерские задачи заграничных миссий являлись для большой политики средством осуществления геополитических планов империи. (Это обстоятельство не дискредитирует миссионеров, а, скорее, поднимает в глазах российскую имперскую политику). Для миссионера, служившего заграницей, одинаково актуальны были оба мотива служения – чисто миссионерский и государственно-патриотический. Но на уровне глубоко личностных структур мотивации, в расстановке акцентов, более «почвенный», более «русский» Белоликов резко расходится с Лавровым. Россия и её приоритеты были неизменным рефреном в его миссионерском слове. В отличие от Сергия Пимен полагал, что Урмийская Миссия − чисто русское учреждение, в котором не должны заправлять ассирийцы. Ещё одно отличие: отец Пимен был миссионером не призвания, а честно выполняемого долга. При этом его от природы добрая и отзывчивая натура сообщала миссионерскому делу теплоту и сердечность, а глубоко укоренённая честность побуждала не жалеть сил в добросовестном выполнении порученного дела. Тем не менее, в первые годы пребывания в Персии он остро испытал дефицит чисто миссионерской мотивации. В речи на наречение во епископа Салмасского, произнесённой 5 августа 1916 г., он признавался, что на первых порах задор соревнования с иностранными миссиями был для него ведущим. Ему хотелось также доказать себе и другим свою состоятельность на доверенном поприще.
В этом признании обнаруживается ещё одна черта личности, не выраженная у епископа Сергия. Это самокритичность. Едва ли можно представить подобное признание в его устах. Как миссионер Лавров видится в более выгодном свете – неким монолитом защиты интересов ассирийцев, единым в настроениях и делах. Но, возможно, и более скрытным и самолюбивым, чтобы самому разрушать свой положительный образ.
В деятельной жизни обязательно есть момент «звёздного часа» – наиболее благоприятной обстановки, концентрации жизненной энергии, свободного, ничем не сдерживаемого её тока. Именно на такую полосу архимандрит Пимен вышел с прибытием в северную русскую епархию, в Пермь. Быть пастырем своего народа – эта роль была для него абсолютно органичной. Показательно, что епископ Сергий, назначенный в 1916 г. на Соликамскую кафедру, туда не поехал, а вел переписку с епископом Евдокимом (Мещерским) о назначении в Америку. Последующая жизнь епископа Сергия убеждает в том, что его «звёздный час» пришелся именно на Персию и именно тот период, когда перед Миссией открылись грандиозные горизонты объединения в Православии всего сирийского народа, и сам несторианский католикос доверился епископу Сергию всецело. Вписавшийся в сирийскую среду, он был ею более любим, чем епископ Пимен. И готов был вернуться в разорённую нищую Миссию в 1917 году. Тоски по России, которая была ведома епископу Пимену, он, кажется, не знал. Вот только почему он не воспользовался возможностью в 1920 г. эмигрировать из Новороссийска и соединиться с ассирийцами Урмии в Ираке? Ждал непременно масштабного дела в России, чтобы реабилитировать себя в собственных глазах за прежние откаты и сомнения а, может быть, даже мечтал повести Церковь в ведомое ему русло? Стать для Церкви чем-то вроде Жанны Д’Арк? Или отъезду помешали случайные обстоятельства? На эти вопросы едва ли найдутся ответы. На фоне догадок и домыслов, которые возникают по поводу епископа Сергия, его очевидных просчётов и жизненной путаницы, личность его бывшего сотрудника и ближайшего помощника предстаёт более цельной и ясной.
С.-Петербург 2006-2012
Письмо митрополиту С.-Петербургскому и Ладожскому Антонию (Вадковскому) из Урмии от 1 февраля 1903 года. – Цит. по тексту (С. 453) в приложении в книге: А.В. Журавский «Во имя правды и достоинства Церкви. Житие и труды священномученика Кирилла Казанского». М., 2004.
См.: Сергий (Лавров), епископ. Начало православия в Салмасе (в Персии). /Церковные ведомости, прибавления. 1914, №10. С. 544-548.
Архимандрит Пимен. Нравственное удовлетворение нашей Миссии. (Письма миссионера)./ Православная Урмия. 1914, №12.
Сергий, епископ Салмасский. Урмийская духовная миссия в 1915 г. / Церковные ведомости, прибавления. 1916, №№31. С. 758.
Серия материалов архим. Сергия печаталась в «Православной Урмии» в 1912 –1913 гг. в серии «Дневник миссионера».
РГИА. Ф.796. Оп 199(1914). 6 отд. 1 ст. Д.189. Л. 26−27. Из рапорта епископа Сергия митрополиту Владимиру от 9 октября 1914 г.
РГИА. Ф. 796. Оп. 193 /1911/ 1 стол. 6 отд. Д. 1395 [7015]. С. 202.
РГИА. Ф. 797. Оп. 85 /1915/. 2 отд. 3 ст. Д. 230.
Сазонов Сергей Дмитриевич (1860-1927), русский государственный деятель, дипломат; происходил из дворян рязанской губернии; министр иностранных дел с сентября 1910 по июль 1916. В 1918-1920 являлся представителем правительств Колчака и Деникина на парижской мирной конференции. Скончался в эмиграции, в Ницце.
См.: Стефан (Садо), иеромонах Российская православная миссия в Урмии. / Христианское чтение. 1996, №13. С. 106.
Великий князь Николай Николаевич Романов − наместник Кавказа с августа 1915 г.
РГИА. Ф.796. Оп. 193. 1 ст. 6 отд. Д. 1395 [7015]. Л.134−135.
Известно о выпущенной брошюре « Церковные впечатления и недоумения и мысли православного» и о подготовке к печати третьей брошюры «Церковная революция 1917 г. и Всероссийский Московский собор».
Сергий (Лавров). Кризис Православия, или правда о Русской Церкви. Типогр. Глезера, 1919. Киев. С.12.
Там же. С. 7.
Центральный архив Республики Узбекистан. Ф. 429. Оп.1. Д.58. Л.1-14.
Никон (Рклицкий), епископ. Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Том IV. С.297-298.
Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни. М.,1994. С. 325-326.
Архиепископ Туркестанский Иннокентий назвал смещение патриарха Тихона и создание
ВЦУ бунтом в Церкви и объявил 3 октября 1922 г. автокефалию Туркестанской церкви.
Лука (Войно-Ясенецкий). Я полюбил страдание. М., 1995. С. 34.
Заславский В.Б. Церковная смута в Туркестанской епархии./ Церковно-исторический вестник. 2004, №11. С. 200-201.
Центральный Государственны Архив Узбекистана. Ф. Р-39. Д. 659а.
Архив Санкт-Петербургской епархии. Ф.2. Оп. 5. Д. 10. (Ксерокопии из Центр. Гос. Архива Узбекистана).
До 6 февраля 1921 г. − г. Верный.
Центральный архив Узбекистана. Ф. И-429. Оп. 1. Д. 659а.
Центральный архив Республики Узбекистан. Ф. 429. Оп. 1. Д. 58. Л.1−14.
Там же.
Правда Востока. 1927, №7.
Вестник Св. Синода Православной Российской Церкви. №4-5. С.30.
Там же.
Вестник Св. Синода… 1928, № 4-5.
Речь при наречении во епископа архим. Сергия, начальника Урмийской миссии/ Церковные Ведомости, прибавления. 1913, №50. С.2313.
Хранится в библиотеке С.-Петербургской духовной академии.
Вестник св. Синода... 1927, № 4 −5.
Там же. 1927, № 3
Обновленческий раскол. Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики. Составитель И.В. Соловьёв. М., 2002. С. 939.
Антуан Венгер. Рим и Москва. 1900-1950. М., 2000. С. 269.
Речь идёт об общении епископа Сергия Лаврова с католическим епископом в СССР Пием Эвгением Невё, проживавшим в Москве с 1926 по 1936 год.
Туркменские известия. 1923, №106, 7 октября в заметке «Святое семейство». Позже в той же газете сообщалось об её увольнении.
Речь, сказанная студентом II курса Алексеем Лавровым пред чтением Апостола. [На отпевании профессора Вас. Болотова 5 апреля 1900 г.]. / Церковный вестник. 1900, №16 (20 апреля). С. 518−519.
См.: Дело № 2476 УФСБ по Тюменской области.
РГИА. Ф.796. Оп. 193 / 1911 г./. Д.1395 [7015] 1 ст. VI отд. Лл. 35-36.
РГИА. Ф.796. Оп 199(1914). 6 отд. 1 ст. Д.189. Л. 26−27. Из рапорта епископа Сергия митрополиту Владимиру от 9 октября 1914 г.em
